Ксения Спынь - Чернее, чем тени

Как бы то ни было, в этом сокровенном действии Софи ещё доверяла ему — в отличии от Китти, которую она, очевидно, отослала на всякий случай и которая как раз вернулась с графином и двумя бокалами.

Поставив перед ними на столе бокалы, обычным своим изящным жестом она налила в них вино и собиралась было отойти.

— А себе? — напомнила Софи. — Ты что, не пьёшь?

— Я на службе.

Софи как-то недобро усмехнулась:

— А я, значит, нет?

— А вы всегда на службе, Ваше Величество, — ровным учтивым тоном ответила Китти.

— Ну ладно, отмазалась, — Софи махнула рукой. — Иди.

Китти исчезла, Софи же приложилась к бокалу, отпила половину и закурила новую сигарету.

— Так, Эндрю, теперь по твоей части, — начала она по-деловому весело. — В Ринордийске, как я вижу, всё спокойно… Что в регионах?

Кедров кивнул:

— Это я и хотел тебе доложить. В приозёрье намечается массовая забастовка рабочих.

— Так.

— Пока ни во что серьёзное это не вылилось, но если срочно не принять меры, может привести к нежелательным последствиям.

— К каким? — поинтересовалась Софи.

— Как минимум — встанут заводы, в том числе военной техники. Как максимум… Ну, ты понимаешь.

Это не произвело на Софи впечатления, она думала о чём-то своём.

— А есть у них какие-то конкретные требования? — протянула она. — Чего они хотят?

— Они… — Кедров замялся на мгновение. — Они хотят, чтоб в стране сменилась власть.

— И это всё?

— Да.

— Замечательно, — Софи развела руками. — Они даже не знают, что им не так, но хотят, чтоб сменилась власть. Поразительные люди, — она задумалась на минуту, с вопросом посмотрела на Кедрова. — А в приозёрье — где именно?

— В Воломееве.

— Воломеев… — повторила она, силясь что-то припомнить. — Подожди, а это не там был бунт рабочих… в каком же году… ну этот, в «чёрное время»? Там ещё поссылали тогда многих…

Кедров понял, о чём она говорит.

— Да, это там же.

Софи пожала плечами:

— Может, у них там аномалия какая-нибудь? — она улыбалась слегка недоумённо, как человек, столкнувшийся с чем-то забавным и нелепым. — Вся страна молчит, всех всё устраивает, а им вечно что-то не так.

— Так что с ними всё-таки делать? — напомнил Кедров. — Если пустить на самотёк, потом можем огрести кучу неприятностей.

Софи, выслушав его, неспешно покивала:

— Прими меры.

— Насколько радикальные?

— Чтоб были действенными, Эндрю. Действенными.

Она забыла дату, — отметил Кедров. Софи никогда не забывала дат исторических событий, они у неё будто хранились в особом отсеке, откуда она с лёгкостью извлекала их в любой момент. А уж такую приметную, которую и сам Кедров мог бы вспомнить…

Само по себе это ничего не значило, но если б только это. Она порой будто бы забывала свои же слова и мелкие поручения, смотрела с раздражённым непониманием, с выражением «что за пургу ты гонишь?» и только потом, как бы вспомнив, о чём речь, одобрительно кивала.

Он знал, что Софи злоупотребляет обезболивающим. Не постоянно, но периодически не выдерживает и срывается (за что, впрочем, едва ли можно было её осуждать). Но ведь так было всегда.

Тогда уголь?

Или всё сразу?

Про уголь ходили слухи — как и про другие колдовские амулеты — что он со временем как бы завладевает «душой» владельца — его разумом, его силами… Впрочем, Кедров всегда считал это скорее народной страшилкой, чем истинным положением вещей.

Так или иначе, уголь по-прежнему у неё.

И безграничная власть — тоже.

У человека, который забывает свои собственные поручения.

У человека, который отмахивается от угрозы, способной перерасти в военный конфликт, со словами «прими меры… неважно какие… чтоб подействовало».

Меры он, безусловно, принял (вернее, передал это поручение в область, придав ему более конкретную форму), но не факт, что позднее результат устроил бы Софи. Окажется, например, что она имела в виду нечто совсем другое. (Допустим, послать их всех на строительство ГГД — вариант абсурдный, но в логику Софи вполне укладывающийся).

Возможно даже… Совсем не факт, но это даже могло быть проверкой, изначально предназначенной для того, чтоб её провалили. Чтоб для ухода соратника был конкретный повод. Софи так уже делала.

Но пока он не мог судить, так или нет, лучше было бы заниматься конкретными поручениями. (Если его действительно списывают со счетов, это не поможет, но, возможно, оттянет время). Из оставшихся трёх, сколько Кедров понимал, самым важным и срочным Софи считала анонимное письмо.

Занявшись им, Кедров практически сразу заметил странное обстоятельство. Марка и печати, как им и полагалось, были на своих местах (печать центрального Притусконского отделения, куда поступали все письма из центральных регионов, и печать главного отделения Ринордийска). Всё выглядело вполне правдоподобно, кроме одного: изнутри на треугольнике клапана, ровно как и на лицевой стороне конверта не было никаких следов клея, только остатки фабричной липкой полосы. Это письмо не открывалось до того, как его открыла Софи, а значит, не проходило внутреннюю проверку. Оно сразу попало в стопку бумаг.

Но печати… Кедров внимательно осмотрел их, ожидая увидеть умелую, но подделку. Но нет, с печатями как раз всё было нормально — штемпели настоящие, те самые, что хранятся в указанных отделениях и нигде более.

Не считая, конечно, точных копий со всех почтовых штемпелей, также в единственном образце. Эти копии принадлежат Нонине, и кроме неё доступ к ним имеет только несколько человек.

И сразу — в стопку.

Чтоб подтвердить свою догадку — хотя он и так уже знал ответ — Кедров ещё раз проглядел письмо, всмотрелся в неровные угловатые закорючки букв.

Вечный официоз и формальная вежливость благополучно убраны, надо признать. А вот каллиграфический почерк автору удалось вытравить не везде.

Кедров даже вздохнул с досадой. Как глупо. Можно было уж сразу и подписаться.

К ночи Ринордийск стих.

Здесь прошёл дождь и усилил сырость узких окраинных улиц, но ничуть не прибил их тяжёлую пыль. В подворотнях и за толстыми стенами домов что-то порой шуршало, где-то вдруг раздавался короткий стук, и снова было тихо.

Кедров шёл по переулку. Не так уж сильно пришлось свернуть с обычного пути, чтоб выйти сюда. Зачем — он и сам не знал. Просто хотелось поговорить самому, выяснить причину до того, как за дело возьмётся Нонине.

Ну, или не возьмётся. Что и как он ей будет докладывать, Кедров пока ещё не решил.

Переулок вышел на широкий проспект. На ближней его стороне тускло горели фонари, их свет падал на шершавые кирпичные стены на углу, где остановился Кедров. На одном из кирпичей краской было выведено мелкое «Жри себя».