Наталия Червинская - Маргиналы и маргиналии

Позже я поняла, что принято здесь рассказывать не о том, что с тобой сделала жизнь, а о том, что ты сделал со своей жизнью и чего от судьбы добился. Причитания, даже и приправленные горькой иронией, вызывают недоумение.

Практические советы и помощь я получала от соседок, немецких и австрийских евреек, по большей части уже вдовых. Их прошлое казалось мне тогда мезозойской эрой, а они сами – коренными жительницами Нью-Йорка. Они и были если не коренными, то типичными. И это несмотря на то, что между собой соседки говорили по-немецки и магазин немецкий был тогда на нашей улице, с немецкими продуктами, с немецкими лекарствами и косметикой. Ностальгия была у людей по тем местам, где их хотели уничтожить. Ко времени нашего приезда они прожили в эмиграции примерно столько же, сколько я на данный момент. Теперь я понимаю, что жизнь моего района исчисляется волнами эмиграции, – это как цунами, идущее от исторического взрыва где-то далеко в океане. Беженцы от фашизма в тридцатых, мы в семидесятых. Нет, это я не о мировой истории рассуждаю, а о нашем довольно занудном районе Нью-Йорка. Вот мы теперь чего-то ерепенимся и возмущаемся: никто ничего не помнит и не хочет узнать! А мы что знали о прошлом наших соседок?

После переезда связь моей жизни с книжками, естественно, ослабла. Некогда было, совсем некогда. Немецко-австрийские соседки давали мне потрепанные книжечки в бумажных переплетах: детективы и дамскую литературу. Их я и читала. Это было правильно: из плохо написанных дамских романов можно получить гораздо больше сведений о ежедневном быте, о нравах, понятиях и моде, о том, что считается приемлемым и общепринятым. Серьезный автор выражает свое уникальное мировоззрение, свой собственный взгляд. Автор серии популярных дамских романов выражает усредненное мировоззрение данной культуры. Это не возвышает, но очень познавательно. Возвышаться мне тогда было совершенно некогда, наоборот: надо было рыть землю носом.

Раньше я и не знала, что существует какая-то специально женская литература, более того – что и любую другую художественную литературу читают тоже в основном женщины. Что без читательниц давно бы и литературы не было.

И почему-то получилось, что попадались мне один за другим авторы, о которых я никогда не слышала, и все женщины: Джордж Элиот, Исак Динесен, Грейс Пейли, Айн Рэнд, Маргарет Этвуд, Элис Манро, Мурасаки Сикибу.

В романах Джордж Элиот я неожиданно натолкнулась на сцены, поразительно похожие на Толстого. Проверяла: да, Толстой ее читал и очень хвалил.

Холден Колфилд у Сэлинджера говорит: «Я бы с удовольствием позвонил этому Исаку Динесену». А Хемингуэй сказал про писавшую под псевдонимом Исак Динесен баронессу Карен Бликсен, что зря ей не дали Нобелевскую премию.

Маргарет Этвуд Нобелевскую премию тоже не дали. Мне кажется потому, что она пишет намного увлекательнее, чем Элис Манро и Дорис Лессинг, которым дали. Занудность считается необходимым атрибутом серьезного искусства.

Грейс Пейли и Айн Рэнд – обе русские писательницы. Пейли – минималист, у нее несколько тоненьких книжечек, рассказы о Нью-Йорке в основном из жизни нью-йоркских евреев, приехавших в начале века, социалистов, начитавшихся Чернышевского. Написаны эти рассказы поразительным, ни на что не похожим стилем.

Айн Рэнд зато написала много томов и всё стилем чудовищным, бульварным. Считается она основоположником целого философского течения. Ради торжества идей капитализма ее герои готовы на гвоздях лежать, как Рахметов.

А Мурасаки Сикибу написала книгу, которую считают первым в мире романом: «Повесть о Гэндзи».

Принц Гэндзи сгорает от любви, чувства его описаны почти как любовь Свана к Одетте. И вот что удивительно: принц сгорает от глубокой трагической любви не к одной избраннице, а к множеству разных женщин. Одновременно. Это никак не объясняется – это просто было нормой. Влюбленные сочиняют друг для друга стихи и пишут письма, которые важны прежде всего элегантностью почерка. Вообще элегантность их жизни немыслима для европейца: не пошлые розы дарит принц Гэндзи своим возлюбленным, а букеты осенних листьев, – и написано это было за 550 лет до рождения Шекспира. Существует ли прогресс в искусстве?

У меня и до переезда появлялась иногда робкая мысль: конечно, женщины не важны, конечно, мы – персонажи второго плана… претензии на самостоятельное мышление со стороны дам комичны… Об этом говорили и Толстой, и Чехов. Посмотрите на дуру Попрыгунью… Это я все знала, я ведь была начитанная.

Принято было считать, что и между женщинами встречаются исключения. Как объяснил мне мой друг: таких, кого стоит освободить от мытья посуды и возни по хозяйству, среди женщин очень мало.

– А среди мужчин их, что ли, много? – спросила я.

Нет, если честно, то не спросила. Чтобы не усложнять отношения. Конечно, между нами, девочками, мы вечно высмеивали мужчин… Но наши разговоры были как у Пушкина: заговоры, приличествующие рабам.

Но ведь все-таки, думала я – половина человечества? Ведь мы – половина человечества?

Очень я тосковала по потерянному при переезде тому Толстого. В нем была как раз последняя часть «Войны и мира», а мне хотелось перечитать про желтое вместо зеленого пятно на пеленке, с которым Наташа Ростова выбегает к гостям.

Ей нужен был муж, объясняет Толстой, муж был ей дан.

Она отказалась от всех своих очарований, из которых сильнейшим было пение, говорит Толстой.

Я уже и взрослая всему этому верила и чувствовала себя виноватой, неестественной и лишенной Вечной Женственности. И муж был мне дан, и с желтыми и с зелеными пятнами имела дело двадцать четыре часа в сутки, а все чувствовала, что мне чего-то неймется. Типа арию спеть.

Когда я росла, самопожертвование для мужчины считалось подвигом, а для женщины – естественной нормой поведения. Всякие наши попытки увильнуть от самопожертвования воспринимались как извращение. Их даже не осуждали, просто высмеивали.

А тут – то ли от прочитанного, то ли от происходящего кругом, а скорее всего, на основе собственного жизненного опыта – осенило меня. Поняла. Помню даже момент.

Меня всю жизнь учат, как быть женщиной. Они меня учат не для того, чтобы мне было хорошо, а для того, чтобы хорошо и удобно было им!

Это воспитание настоящей женщины – вроде как курицу жарят и говорят: я люблю курицу с травами и с чесночком и она должна быть хорошо прожаренная.

Какая от такой любви радость курице?

Учили меня в основном через литературу – написанную, простите за вульгарную политкорректность, писателями мужского пола.

И тут я стала читать книжки по женскому, как говорили в девятнадцатом веке, вопросу. Прочла «Загадку женственности» Бетти Фридан, роман «Женская комната» Мэрилин Френч, «Страх полета» Эрики Джонг.