Наталия Червинская - Маргиналы и маргиналии

– Заткнитесь! Не смейте! – кричала одна. – Я дочь Сетон-Томпсона!

– Плевала я на твоего папашу! – огрызалась другая. – Знать не знаю твоего папашу и знать не хочу.

– Полицию! – вопил кто-то. – Полицию вызывайте!

Взволнованный евнух в ливрее стоял на подхвате: на случай, если кого-то придется вязать или, может, выпороть. Потому что запахло уже не английским духом, а Вороньей Слободкой. Члены клуба были близки к членовредительству.

Что сказать? Люди всюду люди. И тут жизнь. Я больше в «Перо и Кисть» не ходила, испугалась. Но успела представиться дочке Сетон-Томпсона, хотела порадовать ее рассказом о том, как наслаждалась в детстве книгами ее отца – с маленькими рисунками зверюшек на полях! – и сколько счастья он принес своим творчеством бедным деткам далекой, занесенной снегами коммунистической России.

Это ее нисколько не умилило.

– Да знаю я, знаю! Печатают! Не соблюдают авторского права! Вы что, не понимаете, что это грабеж?

Дочка Сетон-Томпсона, разгоряченная парламентскими дебатами, смотрела на меня с ненавистью.

Оказывается, разглядывая эти маленькие рисунки на полях, я с самого раннего детства нарушала международные конвенции. И если я до сих пор прекрасно помню рассказ «Королевская Аналостанка» – там про трущобную кошку, которая стала королевой красоты на кошачьих выставках, но все бегала понюхать помойный кустик на заднем дворе, – так я вроде бы укрыватель краденого.

Особнячок пошел с молотка за двенадцать миллионов. И был перепродан за тридцать шесть. Миллионов. Старушки не зря орали как резаные, было о чем.

Клуб «Перо и Кисть» до сих пор существует. С ним произошло то же, что и с Королевской гильдией изготовителей вееров. Я однажды участвовала в выставке вееров в Бостоне и встретила членов этой гильдии, приехавших из Великобритании на открытие.

– Чем же вы в наше время занимаетесь? – удивилась я.

– Производством вентиляторов, – холодно ответил британский джентльмен.

Вот и «Перья» теперь публикуются исключительно в интернете, а «Кисти» выставляются в большом индустриальном лофте. Нет больше ни канапе, ни камей. Все как полагается: президент и вице-президент клуба – афроамериканские женщины, одна из них с бритой головой. Членство открыто для всех, кто идентифицируется с женским полом, а также для трансгендеров и представителей любых подвидов нетрадиционной сексуальности. На вернисажах яблоку негде упасть, к авангардному искусству не подступишься. Да и зачем к нему подступаться? Вид толпы стоит десятка выставок. Изменился не просто стиль одежды – само отношение к человеческому телу изменилось полностью. Тела непонятной гендерной принадлежности, тела загадочного возраста, тела поразительных размеров. Реалистическую графику если где и увидишь, то на коже посетителей, на их спинах, руках и ногах. На внешность потрачены огромные усилия, но не с целью привлекательности в традиционном понимании, скорее как раз наоборот – с целью конфронтации и эпатажа. Секс как политика, политика как секс.

А ведь как далек от какого-либо секса и политики был прежний клуб! Альма Малер разве что.

«Если бы пребывание в чужих краях было только лишением, ампутацией части нашего существа, оно еще не было бы столь большим злом. Но оно и лишение, и вместе с тем что-то другое: сознание узнаёт свое бессилие и бесполезность, ибо те, к кому мы обращаемся, видят наши жесты, но не слышат наши голоса. Следовало бы жить по правде, но день за днем и год за годом складываются из уступок неведению людей, не обладающих нашим опытом…» – это говорил Чеслав Милош.

Жить по правде, а не по лжи – это хорошо, конечно. Замечательно. Но для начала надо быть уверенным, что ты знаешь эту самую правду. А ведь всякая культура считает правдой свои родные банальности, свои приятно накатанные общие места; любят их слышать, любят с ними соглашаться, умиляться…

Когда живешь между двух систем не совпадающих банальностей, то раздражают они, как зуд, в зубах застревают, в ушах звенят.

День за днем и год за годом. И постепенно понимаешь что молчание – золото. Если забываешься и начинаешь говорить, хуже того, шутить, – тебя переспрашивают, приходится объяснять шутку. От этого умственного напряжения люди, не обладающие нашим опытом, устают. Непонимание для тебя унизительно, потому что именно ты в меньшинстве, именно ты с акцентом; и это происходит даже на уровне легкого трепа, послеобеденного разговора.

Но обменяла бы я эти мучения на твердую уверенность, что знаю правду, что только такая правда на свете и существует? Предпочла бы всю жизнь прожить среди людей, которые понимают меня с полуслова, так что даже и договаривать не надо – они сами договорят всем нам с детства знакомую банальность?

Да, иногда так устаешь, что хочется этого. В остальное время радуешься, что попал в такую увлекательную переделку. В переделку – как приключение. В переделку – как переделывание себя.

Ни на какие уловки рекламы я по приезде не купилась, даже кока-колу не пью. Кроме одной: идеи самоусовершенствования и самоизобретения. На это купилась полностью; заглотнула, как говорится, крючок, поплавок и леску. Совпало с моими собственными неврозами, из которых главный – намерение начать новую жизнь с завтрашнего дня.

Прочла с великим интересом «Автобиографию» Бенджамина Франклина – солидный большой том в дерматиновом переплете горчичного цвета. Соседка подарила мне целую многотомную серию. Там были умные книжки: и «Бен-Гур», и «Моби-Дик», и роман Золя «Нана». Такие серии умных книжек украшали собой каждую гостиную в Америке после войны. И всё потому, что мы с честным Беном и со всем американским народом верим в самоусовершенствование, для того и тома в гостиных стояли.

Приятно думать, что у нас с Толстым это общее. Толстой в юности находился под влиянием Бенджамина Франклина и всю бухгалтерию борьбы с собой – подсчет заблуждений и грехов в правой колонке, успехов в левой колонке – взял у нашего честного Бена, хотя и срывался, и спотыкался постоянно. Но продолжал совершенствоваться до самой смерти.

Ну вот и Толстой не справлялся с этой бухгалтерией самоулучшения, так куда ж мне. Иногда утешаешь себя тем, что если не совершенствоваться ежедневно, то еще хуже деградируешь, а так хоть на одном месте стоишь.

А время тем временем идет и идет. Выясняется: мало того что ты родился на дальних берегах, но еще и в очень далекие времена. Прошлого было уже так много, что теперь в любом прогрессе и инновации узнаёшь прошлое. Оно притворяется новостью. Интернет рекламирует достоинства чайного гриба, того самого, который в детстве на всех коммунальных подоконниках в пол-литровых банках рос и пузырился. После всех жертв и усилий эмиграции ты опять оказался в стране, где разводят чайный гриб тоталитарной эпохи. И устаревшим оказывается именно твой прогресс. Пока ты шел по прямой, мир по своей тупой гегелевской спирали возвратился все к тому же отрицанию отрицания. Твое давнее, молодое отрицание устарело. Теперь его отрицают. Другие молодые опять кричат об экспроприации экспроприаторов и силе коллектива. Не пытайся вытащить свой опыт на свет божий. Не объясняй, что, сколько ни экспроприируй, украденного на всех не хватит и поровну не поделят.