Мишель Деон - Высший круг

Ночью он вдруг почувствовал, что Аугуста вся съежи­лась, что она далеко-далеко от него, и он даже отстранился, чтобы разглядеть ее лицо, перекошенное от страха и, мо­жет быть, от отвращения.

— Ничего не могу с собой поделать, — сказала она. — Перед глазами все время стоит ужасный пупок Клиффа. Эти курчавые волоски… Меня сейчас вырвет.

— Ты с ума сошла!

Она подавила тошноту и откинула голову назад.

— Никогда, слышишь, никогда больше мы не сможем заниматься любовью. Теперь есть этот ужасный пупок и палец негритянки…

Он потряс ее, она вырывалась, изгибаясь, ее тело было твердым, как каменная статуя. Артур схватил ее за плечи и прижал к смятой постели:

— Перестань!

Голова Аугусты моталась по подушке, с ней была ис­терика. Он схватил ее за подбородок, она высвободилась. Тогда, отступив, он отвесил ей две пощечины. Она застыла широко раскрыв глаза.

— Ты меня ударил!

Она прижалась к нему. Слезы радости потекли по ее щекам.

— Значит… ты меня любишь…

Она еще сомневалась? Они просидели, обнявшись, да самой зари.

Остался только один день. После вчерашней грозы по­свежело. Море окружает Ки-Ларго поясом смешанной с пе­ском воды и выносит на пляж деревянные обломки, кото­рые Элизабет собирает и ставит за стекло. Артур заснул на рассвете. Аугуста подергала его за руку.

— Ты пропустишь купание Манди!

До Манди ли тут! Артуру снился Конканнон на смертном одре, с бледными, прозрачными руками поверх одеяла — теми самыми руками, которые ласкали Аугусту, возмож­но, захватив ее врасплох, но она не слишком-то сопро­тивлялась. У каждого из нас есть темный уголок. Развейте мрак — и мы голые.

— Ты стал другим, — сказала она.

— Отнюдь! Просто я не знал, каким я был, пока не встре­тил тебя.

Как и каждое утро, он приготовил поднос с завтраком и вышел, чтобы сорвать розу, но буря оборвала всю клубу, которая источала свой аромат у самой веранды.

— Это знак! — сказала Аугуста, несколько секунд пре­давалась меланхолии, потом со смехом одернула куцую ру­башку, чтобы прикрыть свой зад.

Она позабыла о своем вчерашнем страхе. Один Артур будет хранить о нем воспоминание.

На следующий день рано утром «Бертрам» вышел из порта. Клифф коротко махнул рукой с мола, обидевшись на то, что Аугуста брезгливо отстранилась, когда он хо­тел подсадить ее на борт. Она предпочла опереться на руку Манди. Клифф убирал сходни, присев на корточки. Только Артур обернулся. Здание клуба скрылось за деревьями и лавровыми зарослями, потом бунгало исчезло в горизонтальной тени пиний и пальм. Артур успел заме­ть подружку Клиффа, чернее обычного в своем белом халате. Она уже убрала постель и разложила на перилах веранды простыни и одеяла. Стирают следы. За несколько минут до отъезда Аугуста, оставившая два своих сари в шкафу в спальне и не заметившая, что Артур спрятал третье в своем чемодане, надела дорожный костюм. Она вдруг побледнела как полотно: они опоздают на самолет, а Жетулиу, предупрежденный предательницей Элизабет, будет ждать их на аэродроме, он убьет Артура. Порыв­шись в сумочке Аугусты, тот нашел антидепрессанты, ко­торые она тотчас проглотила с детской покорностью. На катере она проскользнула в каюту и завернулась в оде­яло, как и в первый раз. Они оставляли позади пятнад­цать дней украденного счастья. Их жизнь в руках Манди. Сидя на мостике «Бертрама», она ведет катер по каналу, чуть не задевая буи. Она надела поверх желтой футболки толстый синий свитер крупной вязки. Шапочка из той же шерсти надвинута на уши. По мере того как поднимается солнце, Манди раздевается, и Артур с удовольствием снова видит красивые квадратные плечи греческого юно­ши, узкую талию, шлем белокурых волос, развевающихся на ветру. Она оборачивается и протягивает ему плитку шоколада. Он не забудет эту загадку и ровное, опаловое море вокруг островов.

Едва ключ повернулся в замке, как миссис Палей вы­шла на лестничную площадку, держа в руке письмо и теле­грамму.

— Я не знала, где вас найти. Вам следовало оставить мне адрес. Может быть, это срочно.

— Ничто никогда не бывает срочно.

— Вы побудете еще несколько дней?

— До конца месяца.

— Смены вам еще нет. Если вам нужна комната, то скажите.

— Не думаю. Занятия начинаются 1 октября.

— Я вчера прибралась, но вы и так оставили все в по­рядке.

— Спасибо.

Он пожалел о своей сухости и улыбнулся ей. Наверное она ожидала, что он распечатает телеграмму при ней, уми­равшей от любопытства.

— Надеюсь, ничего серьезного… Во всяком случае, солнце и море пошли вам на пользу.

— Увидимся с вами завтра.

Он прочел телеграмму у окна. Его взгляд заскользил по крышам, по покрасневшему небу, небоскребам, уже за­блестевшим огнями. С улиц поднималось глухое ворчание машин, которое он позабыл за эти две недели. Он снова прочел: «Мать умерла скоропостижно 10 в 16 часов. Оста­новилось сердце. Похороны 12. Ждем тебя. Соболезнуем. Эмили».

Эмили возвещала о смертях с таким радостным вожде­лением. Пять дней назад. Где он был в ту минуту? Звала ли она его в последний раз? И почему он не плачет? Словно совесть наказывала его, не давая даже слез. Конверт пись­ма был заполнен наклонным, слегка архаичным почерком. На почтовом штемпеле была указана дата и время: 9 в 15 часов, почтовое отделение на улице Святых Отцов. Значит, перед самой смертью. Кто ее нашел? Он порвал письмо, не распечатывая. Такие моменты никогда не забудешь.

От квартирной хозяйки он позвонил Алану Портеру в Вашингтон. Ему повезло: их почти сразу соединили.

— Я этим займусь, — сказал Портер. — Повесьте трубку. Я вам перезвоню.

— Вы теперь совсем один, — сказала миссис Палей. — Ваши молодые подружки помогут вам пережить этот ужас­ный момент.

— Сомневаюсь.

Портер перезвонил через пять минут: завтра в восемь утра вылетает военный самолет в Ле-Бурже. Не протяни он свою спасительную руку, Артур даже не смог бы добраться до Парижа на свои последние пятьдесят долларов. В аэро­порту Майами Аугуста растрогалась перед браслетом из старинного серебра. Когда же кончатся такие проблемы? Телефон Элизабет не отвечал. Он надеялся найти ее в ита­льянском ресторане напротив. Ему сказали, что она уехала до понедельника. Он ограничился сэндвичем и кофе в уже закрывавшемся драгсторе и вернулся пешком. Идя вдоль здания таможни — его обычный путь к Ректор-стрит, — он удивился, увидев странную статую у входа: дородная женщина, облокотившаяся одной рукой на голову сфинк­са, а другой — на гриву льва, подалась вперед своим без­жизненным лицом, словно окликала шепотом прохожего. Обнаженная до пояса, она выпячивала атлетический торс, отягченный двумя маленькими голыми грудями, явно разнящимися друг от друга. Какой-то шутник выкрасил красной краской ногти на ее огромной правой ноге. Артур сто раз проходил мимо таинственной аллегории таможни, не замечая этот идеал женской красоты 1900 годов. Неужели официозные скульпторы никогда не видали греческого тела, как у Манди, или волнующей подростковой хрупкости Аугусты?