Татьяна Перцева - Город уходит в тень

Тогда никто не чувствовал опасности, уезжая в лагерь. Ни родители, ни дети.

Тогда за детей отвечали. А не просто денежки собирали, а там хоть трава не расти…

Идея рассказа не моя. Тайну попросила открыть Елена Малоземова, которую я люблю и уважаю, тем более что лелею тайную мечту когда-нибудь прийти и навеки поселиться в ее саду. Подчеркиваю: не в доме, а в саду. Там бы я обрела покой душевный. Поскольку ее сад и есть истинный Эдем.

Тайны, в общем-то, никакой нет. А есть печальная и для меня не слишком лестная история. Которая, впрочем, закончилась вполне благополучно, и теперь я знаю единственного человека, который сам себя перевоспитал и исправил. Это я.

Я уже писала, что в детстве и молодости была очень одинока. Во дворе я была единственной девочкой, родившейся после войны. Все остальные девочки родились либо в 1940, либо в 1941 году. Какой им был интерес водиться со мной, если мне три года, а они уже в школу ходят?

Поэтому чаще всего меня ни в какие игры не брали, и я днями глотала книги, а вся моя жизнь отныне стала охотой за очередной новинкой. Домашнюю библиотеку я прочитала ко второму классу. Всю. Особого внимания никто не обращал: отец вечно отсутствовал по работе, мама вечно отсутствовала по работе. У сестры, на 16 лет старше меня, естественно, свои интересы.

Сейчас я понимаю, что у меня отсутствовали нормальные социальные навыки, поэтому в школе я тоже стала одиночкой. Правда, меня это не очень беспокоило. Книги были, что еще надо?

В третьем классе пришли мальчишки, и ситуация еще больше ухудшилась. Тогда я была выше всех в классе. И к тому же на скрипке играла. И вечно с книгой на переменке. Белая ворона. Надо мной подсмеивались. До буллинга нынешних масштабов, конечно, далеко, но все же… Недаром Саша Кондрашечкин, который учился в параллельном классе, через много лет, узнав, что я — это я, радостно выпалил:

— А-а-а-а-а! Дылда!

Как только я его не убила — не знаю. Наверное, из-за расстояния.

В пятом классе я пропустила полугодие. Лежала с ревмокардитом. Тогда полагалось лежать и пить жидкий аспирин. А когда пришла в школу, выяснилось, что английский нужно нагонять и математику тоже. Я нагнала, но учиться мне уже не хотелось. Думаю, эта же ситуация ждет многих после отсидки на карантине.

В общем, дальше — больше. Мне бы папу попросить помочь по математике. Да лень было. Черчение и математику делал за меня мой лучший друг, который все-таки появился. Леня Миронов. Он тоже читал много. Установился своеобразный бартер, по которому я ему писала сочинения, а он мне делал черчение (самый пакостный предмет, еще и форматки чертили, а уж рейсфедер — воистину орудие пытки).

Было еще одно обстоятельство. Правду говорит мой друг Лейбович: читать книги в таких количествах крайне вредно. Голова моя была набита чем угодно, только не правдой жизни. Одна романтика, честь и достоинство и длинный язык. Которым я и высказывала собственное мнение. Через много лет мой одноклассник Женя Томпаков сообщил, что прозвище у меня было Диссидентка и что я вечно лезла со своим никому ненужным мнением. Ну как-то так.

Десятый и одиннадцатый классы я в основном проводила в «Тридцатке» (кинотеатр), музеях, зоопарке и публичной библиотеке имени Навои. И все это вместо уроков. Что любви ко мне не прибавляло. Я не училась вовсе. Если не считать языка, истории и литературы. И по астрономии у меня была единица в полугодии, за что мне до сих пор стыдно. Такая наука прекрасная, а я…

При этом родители не обращали на мою успеваемость ни малейшего внимания, а папа, хоть и посещал собрания, меня не выдавал.

К чему я все это? А к тому, что я прекрасно сознавала: если я подам заявление о приеме в комсомол, на мне будут рады выспаться все, кому не лень, и с позором не примут. Мне это надо?

Поэтому я так и не вступила в комсомол. Молча. Выпускные экзамены я сдавала на тройки, потому что теорию знала. Выучила. Я не умела решать задачи, хотя со страха впервые в жизни решила задачу по физике. На выпускном даже четверку получила. Но общей оценкой все равно была тройка.

Тогда у моих родителей мысли не было, что младшая дочь не получит высшего образования. Я решила поступать на открывшееся год назад романо-германское отделение ТашГУ. Но в анкете следовало указать участие в комсомоле. Чего я сделать, естественно, не могла. Но здраво рассудила, что в университет ежегодно сдают сотни анкет. И что никто их не читает. Мало того, у нас все комсомольцы. Никому в голову не придет, что я — несоюзная молодежь. Я честно написала, что некомсомолка, но мои расчеты оправдались. Анкету никто не читал.

На ромгерм я не поступила, хотя сдала четыре экзамена на все пятерки, но это потому, что в тот год учитывали среднюю оценку в аттестате. Мне не хватило четверти балла. Мама потребовала, чтобы я сдала документы на филфак, с такими оценками меня бы приняли, но я вовсе не хотела стать преподавателем русского языка в школе и поэтому пошла вольнослушательницей на ромгерм до первой сессии. Меня приняли. Поначалу я было попыталась привычно халтурить, но на факультете преподавала Ольга Владимировна Глауберзон, царствие ей небесное, которая до этого была моим преподавателем в школе. Она отозвала меня в сторону и так отчитала, пригрозив вышибить без суда и следствия, что я впервые испугалась, поняв, что это не шутки и на этот раз не сойдет. До этого я взяла и бросила музучилище имени Хамзы (вечернее отделение, теорфак) под предлогом того, что хочу учиться в институте. И что будет, если я останусь без института?

Видимо, кое-что я все же поняла, потому что стала учиться. Привычки у меня не было, но решимость возникла. К тому же я очень рано вышла замуж и имела возможность наблюдать, как шьет платья моя свекровь, человек очень добросовестный, и сколько труда нужно, чтобы сделать бумажную выкройку, а потом раскроить ткань. Почему-то я осознала необходимость что-то делать всерьез. Мало того, я усвоила необходимость придерживать язык и помалкивать.

В университете меня ни разу не спросили, почему я не в комсомоле. Взносов я не платила, на собрания не ходила… все, как будто так и надо. Комсомол никого не интересовал. Возможно, в Москве мне бы это с рук не сошло, а в Ташкенте — вполне. На то и Ташкент. И, кстати, наш строжайший декан Евгений Федорович Ваганов мне слова не говорил. А если и говорил, то совсем по другому поводу…

Правда, и в Москве никто ничего не заметил. Хотя я устраивалась на режимное предприятие. Возможно, потому что и там никто анкет не читал.

Вот так я не побывала в комсомоле.

Ну а потом окончательно превратилась из лодыря в трудоголика, но это уже другая история.