Татьяна Перцева - Город уходит в тень

Он перешел на сторону красных и был назначен начальником береговой обороны Одессы и Николаева, где встретил машинистку Особого отдела Анечку. Анечка была очень красива, кокетлива, и суровый солдат влюбился без памяти. Его не остановила даже национальность невесты, хотя в царские времена женитьба офицера на еврейке была бы немыслима. Он только настоял, чтобы она перешла из Особого отдела в политотдел.

Жили они счастливо, мирно… до тридцать седьмого. Растили сына Георгия, которого в обиходе звали Юрой. В тридцать седьмом Николая Григорьевича арестовали. Как врага народа. Вот он точно врагом не был. Не мог такой человек быть врагом.

Заместитель Николая Григорьевича посоветовал Анне Моисеевне уехать, иначе за ней непременно придут.

Она сумела незаметно покинуть Николаев, договорившись о встрече с матерью Розалией Давидовной.

Пришли. К Розалии Давидовне. Долго допрашивали, куда могла деться дочь. Грозили арестовать. Но, слава богу, ушли. Розалия Давидовна оставила мужа, которого обещала известить, где они остановятся, и уехала к дочери.

По-моему, до начала войны они жили в Харькове, тихо и незаметно. Отец Анны Моисеевны приехал, семья воссоединилась.

Они едва успели эвакуироваться и сначала жили в Ангрене, где Анна Моисеевна работала завканцелярией в объединении «Узбекуголь». Голодали, конечно, страшно и жили в очень стесненных условиях. Родился еще один сын, Володя. Муж Розалии Давидовны умер. Она совсем поседела, и моложавое, очень красивое лицо обрамляли белые, похожие на парик локоны. Такой я ее увидела и запомнила. Это когда Анне Моисеевне удалось перевестись в Ташкент, в трест «Средазуголь». Так она получила квартиру в нашем доме, на втором этаже. Вернее, не квартиру, а две комнаты в трехкомнатной (весьма условно) квартире, без прихожей, ванной и кухни. Впрочем, так жили все мы. В третьей комнате по иронии судьбы жила всем известная сексотка Валя Ровнягина, фамилию которой неизменно произносили, заменив первую букву.

В Ташкенте Анна Моисеевна тоже работала завканцелярией.

В 1946 году вернулся муж. Устроился в Министерство строительства обычным бухгалтером и очень скоро дорос до планового управления. Сын Юра продолжил династию военных, дослужился до полковника, второй сын, Володя, стал строителем.

Жили, как и раньше, мирно. Иногда я видела, как Николай Григорьевич целовал руку Розалии Давидовне. Наверное, молча благодарил за помощь семье в тяжкие годы.

Через несколько лет им дали квартиру от Минстроя, и из нашего дома они, к сожалению, уехали…

Ни их, ни Юры, ни Володи уже нет. Все ушли.

Наверное, все же есть люди, которых судьба жестоко наказывает. Неясно, за что. То ли за грехи предков, то ли карма такая… Но очень страшно.

Раиса Моисеевна жила в такой же комнате, как и Полина Моисеевна. Маленькую комнатку через коридорчик занимала тетя Вера Макарова, работавшая на телеграфе. Ее сын Сережа рано увлекся фотографией, и только благодаря ему у меня есть памятные ташкентские снимки.

Раньше в этих комнатах жили сестры Раисы Моисеевны, эвакуировавшиеся из Днепропетровска, вместе с бабушкой. Потом бабушку парализовало, пришлось за ней ухаживать. Одна сестра умерла, вторая, бывшая замужем за полковником, получила квартиру. Остались Раиса Моисеевна с дочкой Кимой. Сейчас имя Кима может кого-то удивить, а тогда это был женский вариант имени Ким. Коммунистический интернационал молодежи, позже комсомол. Тогда так было принято. И Лора тоже не Лариса, а Долорес. В честь истинной коммунистки испанки Долорес Ибаррури, сын которой Рубен погиб в Сталинградской битве.

По странному совпадению, фамилия Раисы Моисеевны тоже была Макарова. Узнав это, я очень удивилась, но Лора Осадчук объяснила, что семья происходит из кантонистов, посему русская фамилия вполне естественна, и кроме того, Макаровы были близкими родственниками известной актрисы.

«Которой из трех?» — только и пролепетала я. Оказалось, Тамары Макаровой, жены режиссера Герасимова.

Раиса Моисеевна была экономистом. Заместителем заведующего кафедрой экономики Ташкентского текстильного института.

После гибели мужа и эвакуации вся ее жизнь сосредоточилась в дочери. Репетиторы, лучшие наряды, первая в доме радиола, каждое желание неизменно выполнялось.

При этом Кима вовсе не была капризной, избалованной куклой. Она прекрасно училась, была доброй, спокойной девочкой и закончила школу с золотой медалью.

Почему-то у меня в памяти стоит сценка: я, совсем маленькая, каким-то образом забрела к Киме после Нового года и ахнула, увидев странное дерево с длинными иглами: до тех пор я никогда не видела сосны. Кима дала мне то ли сушку, то ли печеньку и подарила картонного елочного коня. Черного. Я до сих пор его помню.

Кима закончила мехфак политехнического по специальности «литейное дело» — совершенно не женская профессия, но тогда такие вещи были в моде. Поступила в аспирантуру.

В 27 лет она тяжело заболела. Врачи не сразу определили менингит. В те времена эту болезнь лечить не умели. За несколько лет до того от менингита умерла соседняя девочка Яна, трехлетняя малышка.

Киму тоже не спасли.

И на этом все. Жизнь Раисы Моисеевны закончилась.

Нет, она продолжала работать, квартиру получила, очень много времени уделяла племяннику, но со смертью любимой дочери жизнь закончилась.

Вот такие у нас жили Моисеевны.

Мне повезло: я родилась в сорок пятом. О войне и эвакуации знаю только со слов родителей.

В сорок первом году мой отец работал в Кривом Роге. Тогда специалистов часто перебрасывали с места на место, и он уже успел поработать в Сталино (Донецк), Макеевке, Рыковке. Летунов тогда не было в помине, а вот переводы были часты. В тридцать восьмом отца перевели в Кривой Рог. Был он инженером-угольщиком, сыном шахтера, умершего до Революции. Сестра родилась на руднике имени Калинина, к началу войны ей было 12 лет.

Всех, кто имел отношение к добыче угля, на фронт не брали. Если кто-то успел попасть на фронт, их чаще всего возвращали. Уголь был необходим фронту.

Как только было объявлено о начале войны, отец пошел в рудоуправление и взял направление на Мангышлак. Очевидно, он не подозревал, что это за место, потому что там не было даже воды. Привозили опресненную, условия жизни были очень тяжелыми. Но у него, русского, жена была еврейкой, а следовательно, и дочь тоже считалась бы еврейкой. Человек он был настолько благородный, что если бы семью повели расстреливать, пошел бы вместе с ними. Поэтому было решено эвакуироваться.

Конечно, пришлось оставить почти все: мебель, посуду, а главное, книги. У мамы была прекрасная библиотека. Поручила она ее соседу, который честно предупредил, что если придут «нимци», он все сожжет. Видимо, так и поступил.