Татьяна Перцева - Город уходит в тень

Так вот, в те времена корейских салатов тоже не продавали. Кроме кимчи. И то уже в конце пятидесятых. Я, в силу любви к экзотике, иногда покупала и мужественно ела. Главное — отрезать не более полусантиметра капустного листочка, и тогда можно еще пожить.

Да и соленые овощи не продавались вообще. Так мне кажется. Не видела.

Правда, однажды, когда я была уже классе в седьмом, шли мы с папой домой, и напротив бывшей церкви, а потом прямо на улице бывшей парашютной фабрики, а потом фирмы «Юлдуз», почему-то продавали маринованные огурцы из бочки. Я уговорила папу купить, за что мы потом огребли от мамы. Понятное дело, дома своих заготовок не переесть, а мы еще тащим.

А так весь русскоязычный Ташкент в сороковых и почти до конца пятидесятых солил в бочках. В основном капусту. Огурцы в бочках не очень-то засолишь. Поскольку в Ташкенте огурцы всегда были самыми дорогими овощами — на полив требуется много дефицитной летом воды. Так что бочками не выходило. В основном мы ели малосольные огурцы из кастрюли. Приносили с рынка, замачивали, солили. Через три дня можно было есть.

Почти у всех в нашем дворе были бочки. И у нас была. Бочки хранились в сараях. И в нашем тоже. Вместе с углем, старыми пластинками, журналами и скорпионами.

Спросила я у мужа, в чем солила капусту его мама. В бочке. Бочка стояла в сарае (на Навои, 14 были сараи). Огурцы не солили. По причине дороговизны. Значит, я правильно помню.

В конце ташкентского октября из сараев вытаскивали бочки и рядком устанавливали вдоль единственного на двор крана. Не колонки — именно крана. С цементной ванночкой и дырой, в которую неизвестно куда стекала вода. Кран был хорош тем, что, во-первых, летом в ванночке теснились наши и соседские дыни и арбузы, охлаждавшиеся под струями воды; во-вторых, в стороне непременно стояли выбеленные зубным порошком тапочки и сушились; и в-третьих, зимой на растущих рядом голых прутиках живой изгороди нарастали сосульки, то есть получалось готовое эскимо. Отломи и лижи на здоровье. Правда, на здоровье не получилось, когда меня поймали и популярно объяснили, что тут же споласкивают помойные ведра… Внушение соседа сопровождалось довольно весомым внушением мамы.

Но осенью у крана было другое назначение. В рассохшиеся бочки наливали ведрами воду. Сначала вода во все стороны хлестала сквозь щели в клепках. Приходилось наливать воду в бочки снова и снова. Наконец, дерево разбухало. Бочки были готовы к засолке.

Мама закупала капусту, тащишка притаскивал ее домой. Сначала она с сестрой, а потом еще и я начинали резать капусту. На большом круглом столе, который к тому же раздвигали, лежали три доски. И начиналась страда. Мама как-то купила сечку — это маленькая секира, но выяснилось, что для сечки требуется специальное деревянное корытце, которого у нас не было. Так что приходилось резать. Много-много кочанов. А кочерыжки! Кочерыжки-то!

В конце действа все превращались в зайцев. И дня три хрумкали беспрерывно. Папы не было. Он, как всегда, пропадал на руднике.

Сначала капуста, потом морковь. Потом из-под кровати доставался ящик с розмарином — зимними яблоками, светло-желтыми стаканчиками вкуса необыкновенного.

Мы перетирали капусту, засыпали морковкой, крупной каменной солью и укладывали на выстланное капустными листьями дно. Туда же клались несколько ломтиков ржаного хлеба. Толстый слой капусты — слой яблок. Толстый слой капусты — слой яблок. И так далее. Бочка выкатывалась на балкон, накрывалась марлечкой, время от времени мама протыкала ее до самого дна длинной палкой. Через какое-то время в бочку клали крышку — она была меньше по диаметру — и придавливали здоровенным булыганом. Всю зиму капуста прекрасно стояла на балконе, и ничего ей не делалось.

Бочки окончательно вышли из моды, когда в продаже появились десятилитровые эмалированные кастрюли. А тут и закаточные машинки подоспели.

Так что на балконе стояли две кастрюли: одна с капустой и яблоками (я, хитрая лиса, вечно старалась выудить яблочко, куда-там какой-то моченой антоновке!), вторая с маринованными баклажанами, никогда потом больше таких баклажанов не ела, а самой лень… Мама баклажаны варила, а здесь просто квасят сырые, ну и невкусно. Мама лук с морковкой жарила, много-много, потом зеленью посыпала и чесноком. А тут одна морковка. Да и то сырая. Мол, все схавают.

А я не могу. Я мамины помню.

Это было. И не только тогда, но и сейчас… То, что у других народов считается детским лакомством, в Узбекистане — лакомство всехнее. Нынче зеленый урюк каждую весну продается даже в магазинах. В мое время такого, конечно, не было. Мы ели все — зеленые яблоки. (Есть ли что вкуснее зеленых яблок? Только зеленый урюк!) Зеленый урюк. Алычу. Шелушили зеленые орехи, отчего пальцы и губы становились коричневыми. (Недавно я увидела на нашем рынке зеленые орехи в кожуре, купила, и плевать на то, что губы, зубы и пальцы приобрели приятный коричневый цвет.) Короче, ели все, что не успевало созреть, даже сладковатые цветы белой акации, медовые стручки ленкоранской и «баранчики». Все мы добывали просто на улице — тогда, в благословенные времена, деревьев не рубили. Мы посадили дерево под балконом — выросла огромная урючина, которую потом (кто бы удивлялся) изничтожили. На улице росла еще одна урючина, росли вишни, все это обдиралось, конечно; урюк, как я потом узнала, принято было есть с солью.

Зелень поедалась совсем не из-за недостатка фруктов и витаминов. Наоборот, фруктов и овощей было в избытке. Но зеленое же! Оно всегда вкуснее. Проверено эмпирическим путем. Я с детства твердо знаю, что зеленая вишня, черешня, персики, тутовник, а также гранаты и помидоры — несъедобны. А вот виноград — кисленький. Но виноград почему-то не обдирали. Только усики. Тоже кисленькие.

Родители, понятно, запрещали есть зеленые фрукты. Под предлогом диареи. В жизни ни у кого ничего не было. Разве что запить зеленый урюк молоком, но таких дураков не находилось. К тому же во мне всегда был очень силен дух противоречия. Как-то мы гостили у друзей отца. Большой дом, огромный сад… где было разрешено есть все, кроме яблок «белый налив», тогда это было редкостью, и в саду было всего одно деревце, на котором зрел первый урожай. Как думаете, что было тут же сорвано и съедено? Вот именно… Единственное извинение этому — мой возраст. Зато я точно больше в рот никакого белого налива не брала. Он мне не понравился.

Собственно говоря, жевали мы все, что в рот полезет. И вишневую смолу. И битум. Как-то в одном узбекском доме меня угостили «серой», не знаю, что это было, зато вкуснее всякой модной жвачки. Но зеленый урюк был вне всякой конкуренции.

И вспомнилось мне: проходили мы университетскую медицинскую практику в пятнадцатой горбольнице, той, что на Ново-Московской была. И Адиба (я писала о ней, царствие небесное чистой душе) притащила из дома кольцо домашней казы и огромный пакет с зеленым урюком. Практику проходили одни девочки, так что никто спиртного не покупал. Мы втроем, Адиба, Наташа Федорчук и я, это дело приговорили. Это Адиба научила меня есть урюк с солью. И на этот раз ничего никому от этого урюка вовсе и не было. Зато кайф какой был! И было это… ой, посчитала, испугалась. Пятьдесят три года назад. И все эти годы я помнила о том весеннем дне с урюком и казы… Интересно, когда сейчас смотришь с высоты прожитых лет на тот день, думаешь: а ведь это и было чистейшей радостью, и это, и то, и другое, и третье, и никто этого не подозревал. Адиба в могиле, мы с Наташей доживаем своей век, а урюк по-прежнему зеленый…