Клара Паркс - Книтландия. Огромный мир глазами вязальщицы

И пока мой мозг обрабатывал, что произошло, она вдруг быстро вынырнула из воды. Выпрямилась, держась за лицо. Изольда стояла спиной к людям на причале, но мне с каяка было видно кровь, стекающую по ее рукам. Она стояла по пояс в воде там, где только что нырнула вниз головой, и это был ответ. Она врезалась в очень большой валун.

Я повела ее обратно к причалу, куда тут же принесли аптечку и пакеты со льдом. Убедившись, что швы ей не нужны, мы усадили ее в кресло, вложив в руки вязание. Она приложила пакет со льдом к голове, как пират. Однозначно это было совсем не то осознание полноты себя, к которому призывала Элизабет. Изольда смеялась, предполагаю, от шока и смущения.

Воспоминание о ее прыжке еще долго будет преследовать меня. Знаю, что каждый из нас твердил про себя, как все могло быть плохо и как нам повезло, что она была в порядке.

В тот вечер была Ярмарка искусств Сквама, огромный рынок, на который съезжается множество продавцов и еще больше покупателей издалека, например из Канады. Кругом развесили новые флажки и гирлянды, а дорожки, ведущие к зданию рынка, освещали искусно вырезанные изо льда фонари. Часть моего соглашения с Элизабет состояла в том, чтобы мне тоже выделили место на рынке для продажи собственной пряжи Clara Yarn, чтобы таким образом окупить расходы на дорогу. Но когда я зашла внутрь и спросила, где могу расположиться, на меня посмотрели с удивлением. Разве я не в курсе? Мое место было не здесь. Мое место – в маленьком коттедже через дорогу, где располагается VIP-зал Ravelry. Однако из разговора с Джесс и Кейси я знала, что в этом году они не планировали там быть, из-за малыша. Так что, по сути, я буду там в гордом одиночестве наедине с бочкой пива, через дорогу от всех остальных. У меня появилось ощущение уныния, невозможно чувствовать себя иначе, не принимать такое изгнание близко к сердцу.

«Стрекоза, – прочитала я, – это создание ветра. Она предвещает перемены».

Эми Херцог помогла мне осознать новую реальность моей ситуации, посоветовав, какую пряжу куда поместить, раскладывая драгоценные мотки тщательно отобранной шерсти шотландских овец и овец кормо, пока мой маленький стол – с помощью реквизита, который Бристоль привезла из Портленда, – не стал выглядеть, смею предположить, довольно волшебно.

Я старалась не смотреть через дорогу, туда, где происходило настоящее действо, на все эти фургоны, легковушки и грузовики, текущие непрерывным потоком, на продавцов, разгружающих и раскладывающих свои товары. Заперев дверь своего тихого домика, я пошла перекусить и произнесла про себя ободряющую речь. «Ты не станешь предаваться жалости к себе, – говорила я себе. – Не. Смей. Плакать».

Где-то посреди макарон с сыром зазвонил мой телефон. Это была дизайнер Ханна Феттиг, которая приехала сюда вместе с мужем Эйбом только ради этого вечера. «Тут уже очередь! – сказала она. – Давай скорее!»

Подойдя ближе, я увидела не одну очередь, а две: одна вела к главной рыночной площади, другая – прямо маленькому домику. Эми проводила меня вокруг дома к черному ходу. Я проскользнула внутрь, собралась с духом и открыла дверь.

Что произошло дальше, можно описать как вязаную версию песни «It’s a Wonderful Life». [44] «Эта прекрасная жизнь» (англ.). Люди заходили, один за другим. Они шли и шли – улыбающиеся, нетерпеливые, дружелюбные, открытые, с охапками моей пряжи – целых три часа подряд.

Вместо того чтобы сидеть в одиночестве, притворяясь, что это меня не волнует, что я не унижена, и думать о том, что это является символом всех моих сомнений по поводу собственной карьеры до этого момента, я оказалась завалена заказами.

Мои соседи по коттеджу всегда были рядом. Каждый предлагал воду, помощь в пополнении запасов, пиво, даже просто улыбку, чтобы придать мне сил. В какой-то момент вечера от такого наплыва продавцов рухнул беспроводной интернет, и невозможно было провести операцию ни по одной кредитной карте. «Ты можешь выйти в интернет? – прошептал Кейси за моей спиной, когда я закончила обслуживать очередного покупателя, – Если что, я могу подключить тебя к интернету, если нужно. Только скажи». Здесь был величайший волшебник Ravelry, который мог открыть свою секретную лазейку для доступа в интернет. И что еще лучше, мне это было не нужно.

Кейси и Изольда, чье лицо теперь было распухшим и в синяках, как будто она не только встретила того самого медведя, но и вступила с ним в кулачный бой, ловко управлялись с бочонком пива, а я продала почти всю пряжу, которую привезла, этой не кончавшейся очереди людей. Изольда благоразумно нацепила три бэйджика Ravelry на свитер. На них она написала: «Я в порядке! (честно)», «Я нырнула с причала» и «Да, это было глупо».

Как-то мы с Кейси были на пристани вместе с Огги, я пошутила по поводу его быстро растущей империи. Это то, о чем мы все втайне думаем, – могущественный гигант, которым стал Ravelry.

«Надеюсь, что нет», – ответил Кейси. Когда я спросила, что он имеет в виду, объяснил: «Ravelry уже содержит четыре семьи. Разве этого недостаточно?»

Кейси сунул печеньку из нута в протянутую руку Огги и добавил тихим, искренним голосом: «Просто надеюсь, что люди будут продолжать вязать».

Стрекоза не обманула. Я узнала о тех переменах, которые она предсказывала, о трансформации и способности приспосабливаться, о которых она сигнализировала. С тех пор, как я начала писать обзоры пряжи в 2000 году, индустрия претерпела значительные изменения. Да и мои интересы тоже изменились. Теперь я хотела работать на возрождение нашей местной текстильной инфраструктуры – рассказывая историй о ней, поддерживая тех немногих из оставшихся игроков, – чего не могла бы делать, будучи только лишь критиком. Помимо истории о творчестве других, я захотела создавать что-то сама.

Это были медленные, осторожные изменения, но на каждом шагу удивительные новые способы открывали мое сердце людям. Время, проведенное на озере Сквам, признание его сообщества и даже послание от бедной маленькой стрекозы действительно помогли мне осознать полноту того, кем я, возможно, все еще являюсь.

Тем вечером мы медленно брели обратно к нашему коттеджу, к пылающему огню в камине, к запеченным маршмэллоу и к последней порции горячего пунша Изольды. Мы переоделись в пижамы и, укутавшись в одеяла, собрались у камина. И так сидели, свернувшись калачиками, рассказывали истории, и никто не хотел признавать, что все закончится утром. Когда все уже улеглись спать, мы с Бристоль еще перешептывались друг с другом в темноте, и вдруг бакланы начали безумную серию воплей и тремоло, которые длились всего несколько минут, но заставили нас притихнуть.

В воскресенье не было ни церемонии закрытия, ни коллективного прощания. Просто объятия, которые продолжались и продолжались, от столовой до пристани и домика, до тех пор, пока не был закрыт последний чемодан, не был съеден последний кусочек капустных чипсов. В масштабах вселенной пять дней – лишь один миг, но этого было достаточно, чтобы поднять наш творческий дух. Озеро провело обряд крещения, бакланы пели серенады, мошка кусалась, и даже валуны били по голове. Я закинула вещи в машину и поехала обратно домой в чуть более прекрасный мир. Может быть, в этих лесах все-таки есть какая-то магия.