Сормуниршийн Дашдоров - Избранное

Вот и старушка Бурхэт, опираясь на плеть, ковыляла и, представь, винила себя: «Дурная моя голова! Имея сына, плетешься в этой пыли, словно и помочь тебе некому».

Разопревшие от жары ноги ее налились свинцовой тяжестью, и она еле-еле отрывала их от земли. Но все-таки продвигалась, хоть и медленно, к своей цели. Остановившись отдохнуть, она снова взглянула на кустарники… Какой-то всадник на соловом коне на всем скаку подъехал к отаре, повернув овец, погнал их в ее сторону.

«Если это и впрямь мои овцы, что за добрый человек тогда взялся мне помочь?» — мелькнуло у нее в голове. Однако сомнения не оставляли ее, и она снова зашагала вперед.

Тем временем отара приблизилась, и ей действительно показалось, что это ее овцы. Обрадовавшись, Бурхэт хотела уже сесть на землю и подождать, но не выдержала и снова устремилась вперед.

Она шла, не отрывая глаз от отары, и вдруг услышала, как всадник, размахивая над головой чем-то черным, что-то кричит. «Чего ему надо?» — подумала она и остановилась как вкопанная. Потом поняла, что он велит ей возвращаться, и села прямо на землю. От раскаленной за день земли пахнуло жаром.

Всадником оказался Базаржав. Материнское сердце вздрогнуло от нахлынувшей радости, и она подумала: «Молодец мой сынок! Откуда только он узнал, что я здесь мучаюсь?.. Да, пусть и избалован он у меня, но сердце у него доброе. Бедненький мой, устал поди и изголодался…»

До чего же легко проходит материнская обида! Светлая душа матери не может, никак не может долго таить в себе зло и обиду.

Опираясь на рукоять плети, Бурхэт поднялась навстречу отаре, обдавшей ее ароматным запахом полыни. Шагнула к сыну. Под ним был великолепный, соловый конь — словно натянутая струна. «Видно, купил где-то», — подумала она.

Базаржав свистнул овцам и, подъехав к матери, сказал:

— Я же просил тебя возвращаться, а ты плетешься в такую даль.

— Да я и не узнала тебя.

Базаржав спешился и подал ей поводья.

— Сейчас вдвоем поедем, мама. Лошадка смирная, точно овца. Давай, забирайся!

Бурхэт недоверчиво посмотрела на лошадь.

— Да смогу ли я, сынок? Отвыкла уже от них… Чего доброго напугаю.

— Ничего-ничего! Только быстро вскакивай!

Бурхэт сложила плеть и, подойдя к лошади, взглянула в глаза сыну. Потом подобрала поводья и сунула ногу в стремя.

Базаржав, взяв мать под руку, предупредил:

— Осторожно! Правой ногой не прижимай бок!

Бурхэт с трудом вскарабкалась в седло; оно было узкое и высокое, так что она еле вмещалась в нем. Базаржав запрыгнул сзади прямо коню на спину, и они погнали отару.

Дорогой почти не разговаривали. Но мать не могла нарадоваться, думая о сыне. Вскоре они подъехали к своей юрте.

Базаржав до этого очень редко помогал матери по хозяйству. На сей раз он сам управился с ягнятами, подпуская и отделяя их от маток во время дойки.

Затем он сел отдохнуть и, закурив свою толстенную трубку, наконец-то сообщил:

— Мама! Я вступил в объединение. Надо сдавать скот.

Мать хотя и слышала все, но решила уточнить и переспросила:

— О чем ты, сынок?

— Я говорю — вступил в объединение.

— Не знаю, что и сказать тебе, сынок!

— Ничего, мама! Беспокоиться нам не о чем. Нашему стаду до тысячи далеко, так чего нам мотаться между двух огней… Отдадим его весь объединению и будем делать то, что попросят.

— А сами как же? Ничего себе не оставим?

— Об этом я не подумал… Даже и не знаю, как быть. Может, и вправду стоит несколько голов оставить?

— Не знаю, сынок. Решай сам. Ты же у нас глава айла. Где берега, там и река… Разве может мать перечить взрослому сыну?

— От объединения много пользы, мама.

— Не знаю, не знаю, сынок. Лишь бы тебе было хорошо, а мне, что козе, жить-то осталось…

— Уж больно захотелось мне вступить, вот и написал заявление. Его уже рассмотрели на общем собрании и приняли меня. Теперь обратной дороги нет.

— Если ты так твердо решил, то сам думай о своем будущем и о работе. А что я могу сказать? Коли пойдешь правильной дорогой, то и до луны доберешься.

На этом их разговор оборвался. Базаржав поднялся, вошел в юрту, лег на постель и погрузился в думы. В тоно был виден кусочек ясного синего неба. Он смотрел на него и продолжал размышлять.

В последние дни его душа была охвачена каким-то странным смятением. Иногда ему казалось, что если он запоет или заплачет, то непонятная тревога пройдет. В степи он даже пробовал петь, но тревога не только не проходила, но и с еще большей силой отдавалась в сердце. А плакать он не умел.

Временами появлялось желание выговориться, поделиться с кем-нибудь своими терзаниями, но с кем?.. Он перебирал в памяти всех знакомых и никого не находил, кроме, разумеется, Улдзиймы. А встречаясь с ней, робел, хотя без нее мучился и тосковал. Он еще не успел ей признаться в своих чувствах, но почему-то глубоко верил, что она все поймет.

Вообще-то голова у Базаржава была хорошая, только характер не удался — вздорный, строптивый. Из-за этого-то ему и не везло.

В детстве он ничем не отличался от своих сверстников. В худоне, известное дело, стоило ребятишкам окончить начальную школу, как они, словно клещи, прирастали к седлу и конской гриве и начинали носиться по степи, ничего другого знать не желая. Им бы учиться дальше и набираться ума, но нет — об ином счастье они и не догадывались.

Незаметно проходили годы, и уже ничего нельзя было изменить. Юноши становились табунщиками, пастухами и, кроме длинного укрюка и быстроногого скакуна, ни о чем больше не помышляли.

А девушки мечтали о хорошем женихе и нарядах. Этому всячески потворствовали и родители, считая, что ничего другого им и не надо.

Базаржав всегда помнил об одном случае, приключившемся с ним, когда ему было шестнадцать лет. Как-то ревсомольцы решили своими силами построить в сомоне красный уголок. Базаржав тогда был дружен со всеми своими сверстниками, и всем им не терпелось совершить что-нибудь необычное, героическое. Базаржав, узнав о стройке, запасся провизией и прибыл в сомон. Ревсомольцы разделились на две бригады и дружно взялись за работу: кто таскал кирпичи, кто возводил фундамент — словом, трудились не покладая рук. Все были воодушевлены тем, что за каких-нибудь десять-двадцать дней своими руками построят такое здание, какого еще не было в этих краях. Дело для них было совершенно новое и незнакомое, но тем не менее они глубоко верили в успех своего начинания.

В один из жарких дней Базаржав отправился к близлежащей горе обтесывать камни для фундамента. Парни трудились в поте лица, без передышки — кто тесал, кто собирал камни в кучу.

Перед обедом прискакал к ним дарга сомонной администрации Дагвахорло, пожилой человек с суровым, почерневшим от ветра лицом, и приказал: