Сормуниршийн Дашдоров - Избранное

Дамдин живо вспомнил, как в первые дни пребывания в госхозе смотрел здесь концерт художественной самодеятельности Селенгинского аймака.

…После концерта Чогдов взялся проводить домой одну местную красавицу. За ним увязался и Дамдин, который считал, что должен подстраховать друга. Мало ли что может быть!

Когда они все втроем дошли до ее юрты, неожиданно на них напал злой пес. Хорошо, что Дамдин был в широких штанах, а то неизвестно еще, что бы с ним было. А Чогдов, наступив на свежий коровий помет, упал лицом прямо на перевернутый котел, чуть ли не до блеска вычистив его от сажи…

Дамдин повернулся к Чогдову, а тот, словно догадавшись, о чем он думает, улыбнулся в ответ.

Наконец прибыло руководство: заместитель директора госхоза, толстяк, всегда и везде появлявшийся в своем сером плаще; агроном с козлиной бородкой; белолицый и высокий агротехник — муж той, которую Чогдов с Дамдином провожали с концерта, и еще один незнакомый им молодой человек.

Заместитель директора прямо в плаще, а агроном — в кепке уселись за стол президиума. Агротехник стоял в сторонке и причесывался.

Вскоре заместитель директора поднялся, кашлянул и начал говорить:

— Товарищи! Молодежь! Строители-добровольцы! Мы очень высоко ценим вашу работу. Думаю, что все согласятся со мной, если я скажу — лучше работать нельзя. Партийная и ревсомольская организации, а также дирекция нашего госхоза считают своим долгом от души поблагодарить вас!

Раздались аплодисменты. Дарга снова кашлянул:

— Что еще хотелось бы мне сказать… — Он оглядел зал. — Я хочу спросить: есть ли среди вас добровольцы, которые хотели бы остаться в нашем госхозе, окончательно осесть у нас и начать новую жизнь? Если такие есть, то мы с радостью примем их, обеспечим жильем и на первых порах окажем безвозмездную денежную помощь.

Наступила тишина. Все стали оглядываться друг на друга, как бы спрашивая: «А ты?» Вскоре опять стало шумно. Собрание это к строителям не имело никакого отношения, но им все же было интересно.

— Тише, товарищи! Я еще не закончил свою мысль… Нам сейчас очень нужны кадры для полевых и мелиорационных работ. Что касается полевых работ, то ими будет руководить наш агроном, — он указал кивком головы на человека с козлиной бородкой. — Если вы проявите патриотизм и останетесь, то мы, еще раз повторяю, с радостью примем вас… Вот, пожалуй, и все, что я хотел вам сказать. — И сел.

— Если такие есть, то давайте начнем, — подключился к разговору агроном и взялся за карандаш. — Таких мы будем ценить особо… У нас будут работать краткосрочные курсы трактористов и комбайнеров. Можно стать профессиональным механизатором. Если кому захочется перевезти свою юрту, то это мы сделаем в два счета — выделим грузовую машину. Подумайте хорошенько, товарищи! Лично я считаю почетным трудиться в нашем госхозе. Разумеется, оплата вашего труда будет идти, как и полагается, по закону… Ну, есть добровольцы? — Он окинул взглядом ряды.

В зале снова зашумели, и кто-то крикнул: «Нет!» Заместитель директора внимательно посмотрел на собравшихся и вдруг, как показалось Дамдину, указал на него рукой:

— Ты хочешь сказать?

— Нет! — встрепенулся Дамдин, не ожидавший такого оборота.

— Да нет! Я не тебя имею в виду, — замахал рукой заместитель директора и показал на того баяниста, который сидел перед ним.

— Я хочу остаться… Мы вдвоем… — ответил тот и кивнул головой на рыжую девушку, за которой когда-то пытался ухаживать Чогдов.

А она умиленно глядела на баяниста, часто моргая своими янтарными глазами, густо обведенными тушью.

Больше добровольцев не нашлось; не последовало и заключительного слова заместителя директора, который лишь заметил, что машина скоро будет, и торопливо удалился. Баянист с подругой последовали за ним.

Наступил уже полдень, но машина так и не появлялась.

Дамдин с Чогдовом за это время успели трижды подкрепиться в столовой госхоза. От нечего делать они отправились к току и тут увидели ту пару добровольцев, суетящихся у юрты. Не скрывая своего любопытства, они подошли поближе и, можно сказать, без приглашения ввалились в юрту. Она была огромная. У хоймора уже стояла солдатская кровать зеленого цвета, у очага — поломанная железная печка; слева от дверей лежал в разобранном виде совершенно новый круг для юрты. Ребята заметили и новенький войлок — видимо, для двойного покрытия юрты. Рыжая хозяйка подошла к посуде и начала перебирать ее. Котел, поварешка, чайник — все было старое.

«Да-а… Так, значит, создается новый айл», — подумали Дамдин с Чогдовом и направились к красному уголку.

Они уже были наслышаны об этой внезапной и пылкой любви. Говорили, что в первый же день сенокоса эти двое так привязались друг к другу, что стали жить прямо в поле, в шалаше. Рассказывали еще, будто баянист оказался ревнивым и однажды чуть вилами не проткнул бок какому-то парню, осмелившемуся заговорить с его возлюбленной.

До прихода машины почти вся бригада успела побывать в новом айле. Поступок его хозяев вызвал бурное обсуждение. Одни восхищались ими, другие снисходительно посмеивались.

После обеда долгожданная машина наконец приехала, и тут выяснилось, что Шар решил остаться в госхозе. Среди ребят поднялся переполох. Весть эта для всех была словно гром среди ясного неба. Кто-то решил для верности спросить у него самого:

— Это что, не враки?

— Да! Здесь мне будет лучше…

— А ты хорошо взвесил «за» и «против»? Погоди-ка!.. Где, ты говорил, можно хорошо подзаработать? — съязвил другой.

Шар ничего на это не ответил, и всем стало неловко. Наступила пора прощаться, и никто не решился нарушать обычай: Шару дали табаку, кое-кто даже по три-пять тугриков, пожелали благополучия. Все казались растроганными, словно оставляли своего лучшего друга.

Шар одиноко стоял у дороги до тех пор, пока машина не скрылась за бугорком.

Дамдину почему-то стало тревожно на душе. «А что со мной будет в городе?.. Вообще-то человек для труда и создан. Хорошего работника ценят везде. Оказывается, важно решиться… Видали Шара?.. Смелый, выходит…» — размышлял он, провожая взглядом его одинокую фигуру.

Стояла глубокая ночь, когда опустевший и притихший город вздрогнул от непривычно звонкой песни, неожиданно ворвавшейся на его улицы и площади.

— Худонская молодежь, должно быть, пожаловала…

— Без песни, значит, никак не могут…

— Шоферу-то, похоже, приплатили немало…

— Надо было остановить его и проверить, — оживились постовые.

— Похоже, коллектив аймачной художественной самодеятельности…

— Поди завтра им уже выступать…

— Ни черта глотки не берегут… Как потом будут петь? Холодно ведь уже, — переговаривались между собой рабочие, возвращающиеся с ночной смены.