Филип Хеншер - Дружелюбные

солью и водой, он путал их расположение, и любимый соус Шарифа оказывался рядом с блюдцем с дольками лимона, которое должно было стоять под рукой у матери. Каждый ужин начинался с того, что все со вздохом переставляли плошки на нужное место. Как-то Хадр подметал пол и увидел Шарифа.

– Как хорошо, что скоро кончится война! – заметил мальчик.

– Что ты хочешь этим сказать?! – удивился тот.

– Скоро будет мир, – ответил Хадр. – Дружелюбные нам помогут.

– Что?.. – опешил Шариф.

– Простите, господин! – взмолился тот. – Граждане устали от войны и от предателей в своих рядах и собрались, чтобы взять власть в свои руки. И называются Дружелюбными. И скоро будет мир, и мы снова станем жить в согласии с остальной страной.

– Где ты это услышал?

Хадр бросил подметать. Посмотрел в потолок; потом заковырял в ухе согнутым тощим указательным пальцем. Отец, услышав разговор, присоединился к Шарифу в коридоре, и мальчик, насторожившись, в конце концов пробормотал:

– Ну, я это слышал…

– Понимаю, но где? – спросил отец.

Мальчик, чуть расслабившись, ответил:

– Мне Гафур сказал. У него все записано, он прочитал мне вслух. Гафур грамотный. Сегодня утром сказал. Не думаю, что Гафур слышал о Дружелюбных до сегодняшнего утра. А я знал о них уже давно. Я спросил Гафура: «Как получилось, что ты не знаешь Дружелюбных? Все знают про них и про их добрые дела».

У Хадра и в мыслях не было, что заявления «я впервые услышал о Дружелюбных сегодня утром от повара» и «я знал о них уже давно» противоречат друг другу. Может, он и сам верил и в то и в другое разом. Отец возражать не стал и отправил Хадра искать листовку. На ней изображался улыбающийся крестьянин. Захватанная, в пятнах, чернила размазались оттого, что по бумаге часто водили засаленным от кухонной работы большим пальцем. Но отец смог ее прочесть. Некоторые граждане во всех уголках страны верят, что народу по душе единство с Западным Пакистаном, и не желают, чтобы страна оказалась в заложниках у кучки мерзавцев и проходимцев. И намерены сплотить ряды патриотов, чтобы их земляки могли выстоять в годину анархии и диверсий. Это-то объединение патриотов и называет себя Дружелюбными.

Отец разорвал листовку на две, четыре, затем на восемь частей. Хадр весь сжался. Он не мог взять в толк, что он сделал не так. Разве плохо, когда мир? Он просто хочет, чтобы все были счастливы. Но тут отец объяснил: эти люди ненавидят свою страну и хотят от нее избавиться, стереть с лица земли; ими управляют фанатики, которые живут далеко отсюда. Он спросил Хадра, любит ли тот песню «Же рате мор дуаргули» [57] «Же рате мор дуаргули» («В ту ночь, когда буря открыла мне дверь») – песня на стихи Рабиндраната Тагора. . Мальчик остолбенел. Прежде хозяин ни разу не спрашивал его, нравится ли ему та или иная песня. Но тот повторил вопрос, и на этот раз он промямлил: да, нравится. И ему пояснили: Дружелюбные не хотят, чтобы эта песня звучала на улицах. Все, что они хотят на них слышать, – священный Коран, вечный и неумолчный. «Дружелюбные…»

После чего даже Хадр понял: с Дружелюбными шутки плохи. Он отвернулся и сник.

В те дни новости осторожно передавались от дома к дому. Телефонный провод так и не восстановили после двадцать шестого. Стало известно, что дом можно покинуть на какое-то время, но до назначенного часа требуется вернуться. Выходил только Рафик, а вернувшись, сообщил, что тело, лежащее на улице, убрали и унесли. Когда он выходил, оно еще лежало. К его возвращению тела уже не было. Рафик не подходил близко. И это не единственный труп, обнаруженный им во время вылазки. А еще Хадр и Гафур: разойдясь в разных направлениях, они искали продукты, заказанные матерью.

В определенные часы выходить на улицу запрещалось. Дети и женщины оставались дома. Но новости все равно достигали их ушей. Время от времени отлучался из дома Рафик – никто не спрашивал куда. Возвращаясь, он приносил новости от друзей. Телефонный провод обрезали, но радио еще работало. Донося обрывки новостей, порой противоречивых. Много дней они толком не знали ни того, что сталось с Другом Бенгальцев: одни говорили, что он убит, другие – что брошен в застенки; ни о судьбе остальных. Сначала объявили о гибели писателей, потом оказалось, что они живы. На рынке Гафур встретил слугу еще из одного дома, и тот поведал, что пакистанцы убили тысячи людей в университете: просто согнали и расстреляли. В кои-то веки профессор Анисул не проронил ни слова. Гафур не мог назвать имен погибших. Может, ему их и назвали, да он не запомнил. Однажды Рафик вернулся с кое-какими доказательствами успеха. Этого-то – призыва вливаться в ряды борцов за свободу – он и ждал. Подпольная радиостанция объявила о создании правительства Бангладеш: сформированное в изгнании, отныне оно определяло политику независимого государства. Друг Бенгальцев сидел в тюрьме: как только начались убийства, он провозгласил независимость. Однажды они узнают все; пока же новости просачивались неравномерно, вперемешку со слухами о Дружелюбных.

Дружелюбные. Неужели они всем заправляют? Кто входит в их ряды и сколько в них членов? Правда ли, что они встречаются каждый день, числом двадцать – по количеству районов Дакки, – и обсуждают диверсантов и

предателей на вверенных им улицах? Правда ли, что они вообще существуют? Имя, принесенное в дом неграмотным слугой, теперь звучало в нем ежечасно. Если бы это были пакистанцы, что бы они сделали? Они, задумчиво произнес отец, назвались бы ласковым именем. «Дружелюбные»! Ублюдки, следившие за домом напротив, наблюдавшие, кто приходит и кто уходит, снимавшие трубку и звонившие куда следует; часа через два-три смотревшие, как выводят и сажают в автомобиль связанного соседа. Уж им-то телефонных проводов не обрезали!

Но кто же все-таки вступил в их ряды? Когда Назия с мужем остались наедине в своей комнате, она задала Шарифу этот вопрос. Аиша спала у изножья кровати. Сама Назия сегодня выбиралась в район Гульшан. В нем жили иностранцы, потому-то до сей поры там было тихо. По пути обнаружилось, что многие магазины и лавочки, которые она помнила столько, сколько здесь живет, решили поменять вывески. До этой недели надписи были преимущественно на английском, теперь же – на урду. Вышел приказ? Или на всякий случай? Где эти Дружелюбные? Какие у них лица?

– Не уверен, что мы хотим знать, – сказал Шариф, – зовет ли себя кто-то Дружелюбным на самом деле. А если в Дакке и впрямь есть их сторонники, то я знаю парочку, которой очень понравились бы их лозунги.

– М-м?

Шариф широко раскрыл глаза, глядя в лицо жены, – так дрессировщик укрощает взглядом дикого зверя, крепко держа его голову.

– Весь этот бред из их листовок мог бы написать Мафуз.