Филип Хеншер - Дружелюбные

– Доброе утро, господин, – сказал младший сын хозяев. Он стоял у стола. В полутьме прихожей маячил кто-то из его друзей. У его ног лежали два зеленых холщовых мешка. Возможно, они ждали, что профессор Анисул жестом покажет, можно ли посетителю войти. Профессор сделал неопределенный жест рукой: мол, добро пожаловать. Но это, скорее, возымело обратный эффект: хозяйский сын отступил еще дальше в полумрак.

– Доброе утро, – отозвался профессор. – А я тут строю воздушные замки. Точнее, мосты. Решил узнать, возможно ли…

– Господин! – сказал молодой человек. Его звали Рафик. Профессор Анисул сказал себе: какой нетерпеливый и горячий юноша! Он привык к таким людям. Не каждому понравится, когда его вот так прерывают. – Господин, где мои родители? Нужно им кое-что сказать, пару слов…

Появилась мать Рафика – из кухни, догадался профессор Анисул. Быт в таком доме требует хлопот. Мать положила руку на запястье Рафика. Этот жест призывал к молчанию. Бросив взгляд на друга сына, она не стала здороваться с ним; тот опустил голову, что могло означать что угодно: приветствие, смирение или же вялую попытку сделать вид, будто он ее не заметил. Как странно и необъяснимо порой ведут себя люди, подумалось профессору.

– Мне пора, – сказал матери Рафик. – Я должен идти.

– Пора, – повторила мать.

Профессор Анисул не пошевелился. Кончик карандаша замер над ватманом с чертежом стеклянного моста: он никогда не будет построен и вряд ли выдержит нагрузку.

Рафик обернулся к другу, там, в полумраке. Мать подошла к окну и закрыла лицо руками. Мальчишки закинули мешки на плечи. И открыли двери. Профессору отчего-то показалось, что неизвестный старше юного Рафика. Но, когда его лицо очутилось на свету, оказалось, что ему лет девятнадцать-двадцать, не больше. Рафик не оглянулся. Мгновение спустя дверь захлопнулась.

– Дорогая госпожа… – проговорил профессор Анисул.

Она тяжело, прерывисто вздохнула и быстро покинула столовую. Минут через пять дверь открылась. Это была экономка, и она-то уж точно прекрасно осознавала, что перед ней профессор. Хозяйка-де будет очень признательна, если, когда хозяин вернется домой, вы не скажете ему, что Рафик ушел с борцами за свободу драться за независимость.

– Понимаете, Дружелюбные повсюду. Хозяйка говорит, что тех, кому нужно знать, она поставит в известность сама, а остальных необязательно.

Поначалу Назия не поняла, что ее разбудило. Стоял день. Она лежала растянувшись на кровати, полностью одетая. В чужом доме так мало дел: всем заправляет свекровь. Если бы требовалось сходить на рынок, она вызвалась бы сходить вместе с Гафуром, но ни вчера, ни сегодня нужды в этом не возникло. И вот теперь что-то помешало ей спать. Она свесила ноги с постели, надела сандалии, аккуратно стоявшие на полу, и легонько причесалась перед зеркалом на старинном туалетном столике.

За столом сидел профессор Анисул с калькулятором и большим развернутым листом бумаги, концы которого поддерживались маленькими камешками. А в другом углу гостиной мать разговаривала со старшей сестрой Шарифа. Это-то и разбудило Назию: Садия отчего-то рассмеялась. Кажется, сестра мужа не приходила в родительский дом после того вечера двадцать пятого марта. Они с матерью рассматривали семейный альбом, где мать хранила фотографии всего семейства: вот ее отец застыл перед объективом, вот дед в судебной мантии и со свитками. Поглощенная своим делом, она листала перед Садией страницы.

Та подняла замотанную платком голову, и круглое лицо ее просияло:

– Сестра, как я рада тебя видеть!

– Мы очень волновались за тебя, – сказала Назия. – Записку, которую Мафуз прислал две недели назад, мы получили и немного успокоились, но…

– Мы слышали, что все в порядке, – ответила Садия. – Кто-то, Гафур или Хадр, сказал соседям, ну и так далее, пока наш Мухаммед не услышал, что вы целы.

– И очень хорошо, – сухо сказала мать. Но это же она только что смеялась с Садией. Видимо, опомнилась, лишь увидев Назию.

– Мужу нужно было в Данмонди, – продолжала Садия. – Кажется, все понемногу утихает. На Элефант-роуд творилось ужасное: молодчики творили беспорядки. Тесть запер ворота, мы сидели дома и молились.

– И это, кажется, сработало, – не удержалась Назия.

– Тесть говорит, что прежде такое тоже бывало и скоро все утихнет. Так что муж сегодня едет в Данмонди, и он так добр! Подвез меня к дому отца, чтобы я выпила чаю с матерью. Сестра, ты видела эту фотографию? Нашего деда? В Оксфорде вроде бы, много-много лет назад, до независимости и вообще до всего.

Назия понимала, о каком снимке речь, и Садия не могла этого не знать, но подсела рядом на диван. На нем отец стоял с шестом на корме плоскодонной лодки. Сквозь ветви дерева у воды светило солнце: на фото блики выходили мешаниной черного, белого и серого. Должно быть, это ива. Дед и его друзья широко улыбались, рукава их рубашек были закатаны выше локтя. Они казались такими юными! Как-то дед обмолвился, что за все годы в Оксфорде дружил всего с тремя или четырьмя англичанами и предпочитал общаться с другими индийцами (тогда они все так звались, про себя и вслух). Теперь одна из бабушек рассказывала Садие, что вот этот сикх на фото, тоже студент-юрист, женился на англичанке и остался в Манчестере, откуда родом ее семья. Свое имя, Хардип, он сменил на Гарри – во всяком случае, так полагала бабушка.

– Пять лет назад подобное выглядело бы очень странно, – заметила мать. – Впрочем, теперь полно смуглокожих англичан.

– У моего мужа есть дядюшка Мухтадир! – захлопала в ладоши Садия. – Он уехал в Англию двадцать лет назад, живет в Лондоне, у него ресторан, на него работают пятнадцать человек! Сестра, у тебя есть фотографии из Шеффилда?

Конечно, есть. Альбом с ними мать по непонятной причине хранила в кабинете вместе с остальными, и вот теперь она встала и направилась за ним. Садия и Назия остались наедине.

– Ах, сестра, – сказала Садия, – я так рада тебя видеть. Как же я по тебе скучала!

– Нам всем тебя очень не хватало, – растаяла Назия. Золовка в самом деле нравилась ей, несмотря на то что решила жить иначе. – Но семья твоего мужа… Они добры к тебе, правда?

– О да. Очень милы. Но… этот старик. Он тут живет? Когда он начинает говорить, у меня ум за разум заходит.

– Я притворяюсь, что у меня неотложные дела, – призналась Назия, – всякий раз, когда ему вздумается начать лекцию. Ему требовался приют. О нем стало совсем некому заботиться.

– А Аиша? Такая была хорошенькая в последний раз, когда я ее видела. В своей комнате? А младшие? Тоже спят? Хоть Бину бы разбудили, с сестрой поздороваться. А Шариф? Такая жалость, что его нет дома. Надеюсь, он в безопасности. Я так по всем соскучилась! Надо было сообщить заранее, что приеду. А Рафик? Где Рафик? Сто лет его не видела!