Анатолий Афанасьев - Искушение

— Я не могу идти в школу, — сказал он. — У меня мясо сгорит.

— Плохо, — ответил Алеша. — Катерина сказала, что, если ты не придешь, она меня в понедельник в школу совсем не пустит.

Забулькал дверной колокольчик.

— Кого-то принесло, — нахмурился Федор Анатольевич, — гостя незваного.

Отперев дверь, он сначала не узнал высокую красивую девушку с распущенными волосами. Сначала только в груди его странно екнуло, потому что очень уж давно не звонили к нему в дверь красивые девушки. А такие, пожалуй, никогда не звонили. Впрочем, красота этой гостьи что-то ему напомнила неприятное.

— Здравствуйте, — улыбнулась девушка. — Не узнаете, Федор Анатольевич? Я же обещала, вот и пришла. Алеша дома?

И она протянула перед собой бумажный пакет, перетянутый лентой.

— Здравствуйте, — вышел из легкого транса Федор Анатольевич. — Проходите, Надя. Очень рад.

Алеша издал было победный вопль, но сразу опомнился. Слава богу, он не какой-нибудь сопливый первоклассник. Взгляд его завороженно тянулся к пакету.

— Я думал, вы совсем не придете, — сказал он сдержанно, — и даже немного надеяться перестал.

Наденька Кораблева не собиралась идти к Пугачеву. Более того, она о нем и думать забыла. Два дня прошли для нее в обычном предэкзаменационном кошмаре. Она до того измучилась и не выспалась, что сломя голову ринулась отвечать в первой пятерке. И это было продолжением кошмара. Взяв текст, прочитав его, Надя не поняла ни словечка. Не поняла даже, что текст написан по-английски. Может быть, подумала она со слабой надеждой, я зашла туда, где сдают немецкий. Ну конечно, это немецкий. Она подняла голову и увидела перед собой улыбающуюся экзаменаторшу — пестро одетую пожилую женщину с какими-то допотопными буклями. Женщина, ехидно улыбаясь, смотрела прямо на нее, именно на нее в упор, словно обо всем догадалась и милостиво предлагала покинуть аудиторию без скандала и лишних проволочек. Наденька усмехнулась в ответ, подавляя дикое желание встать и повиниться перед доброй старушкой. Без промедления повиниться, поцеловать ей руку, объяснить, какая она тупая, в сущности, девица, и единственно нелепый случай занес ее сюда, где честные, умные люди собрались сдавать экзамены. Она вся обмякла и почувствовала себя скользкой медузой, выброшенной на солнечный берег дурной волной.

Она зажмурилась и прошептала про себя: аты-баты, шли солдаты, шли солдаты на базар. Веселые молоточки заколошматили по вискам. Рядом сидел Виктор. Он шепнул:

— Наденька, ты как?

— Я никак, — откликнулась Надя, не открывая глаз.

— Тише! Давай текст, я переведу.

— Не переведешь, — сказала Надя. — Тут на каком-то другом языке написано. Наверное, на турецком. А я его не учила. Грех-то какой!

— Опомнись, Кораблева!

Сдержанная ярость его голоса встряхнула и оживила Наденьку. В изумлении открыв глаза, она снова вгляделась в свой листочек. Господи, это же отрывок из «Трех в одной лодке». Она недавно читала эту книгу, неадаптированную. А здесь облегченное изложение, как раз для слабоумных. Но это же пустяки. Не может быть! Кто-то поменял бумажки, пока она млела с закрытыми очами.

— Я двинул, — сказал Виктор. — Пошел отвечать.

— Ступай, — согласилась Наденька. — Если ты такой нетерпеливый.

Она совсем пришла в себя, успокоилась и с удовольствием наблюдала, как отвечает Виктор. Она сознавала, что все у него идет гладко, но не потому, что он хорошо отвечает. Произношение у него было ужасное, с нервическим шипением и запинками, но при этом он ухитрялся строить такие глубокомысленные гримасы и так сосредоточенно хмыкать, что было понятно: не язык ему труден, а излагаемые мысли его как бы не слишком устраивают, и вот он пытается передать не самые мысли, а какие-то неуловимые нюансы. Поймал хитрец старушку на крючок. Наденька видела, что поймал. Экзаменаторша сочувственно таяла и трясла буклями. Она не задала ему никаких дополнительных вопросов, не стала нудить по второму пункту билета — разговорной теме, а только на чистом отечественном языке поинтересовалась, давно ли молодой человек окончил школу.

— Два года назад, — ответил Виктор по-английски, сумев нещадно исказить и эту чепуховую фразу. — Кое-что забылось с течением времени (это, конечно, по-русски).

Умиленная старушенция расписалась в ведомости и очарованно смотрела ему в спину, пока он шел до дверей. Может быть, он напомнил ей первого возлюбленного, какого-нибудь подпоручика, добровольно перешедшего на сторону Советской власти.

Не то было с Наденькой. Чтение и перевод экзаменаторша выслушала скептически, но молча, только изредка астматически покряхтывала. Взгляд ее нет-нет да и соскальзывал на голые Наденькины колени, которые та никак не могла затянуть короткой юбкой. «Идиотка я, — мелькнула у Нади мысль. — Дура полная. Хотела ведь длинное платье надеть, не успела погладить…» Потом англичанка долго беседовала с ней на тему погоды, потом уж вообще о чем попало. Наденька тараторила бойко, не сбиваясь — она целый год занималась с репетитором. Минут двадцать они общались, обе вспотели. Ни разу экзаменаторша не выказала ни одобрения, ни досады. В конце концов Наденька взбеленилась и на очередной вопрос: «Кто есть ваши родители?» — брякнула неожиданно для себя со слезами в голосе, что «она есть круглая сирота», выросшая в детском доме под присмотром дядьки-надзирателя, забубенного пьяницы и буяна, который заставлял их, невинных девочек, клянчить у прохожих сигареты, а если они отказывались, зверски колотил пудовыми кулаками. Экзаменаторша сняла очки и переспросила по-русски: что? что?

— Да, да, — плаксиво ответила Надя. — Да, именно. У нас у всех синяки до сих пор не заживают.

— В наше время?! — ужаснулась добрая старушка. — Почему же вы не жаловались? В гороно, в исполком?

Наденька потупила очи, промямлила:

— Он грозил убить. Мы боялись.

Англичанка дрожащей рукой вывела ей «отлично» и сделала движение, словно хотела проводить до дверей, а может быть, и до дома.

Виктор ее дожидался.

— Ну, что?

— А у тебя?

— У меня — «отлично».

— Хитрый ты очень, Витя. Отвечал-то ты на тройку, не больше. Охмурил бабушку.

— Что поделаешь, — согласился Виктор без смущения. — Очень учиться охота. У тебя, конечно, тоже «отлично»?

— У меня, конечно. Честный пятерик, заслуженный. А у тебя ворованный.

Виктор опять не понимал, шутит она или всерьез возмущена.

— Я, Наденька, чтобы в университет поступить, могу на преступление решиться.

— Ух ты!

— Пойдем куда-нибудь, Надь…

— Меня от дружбы с обманщиками всегда родители предостерегали… Ой! Я же их, бедных, похоронила.

— Как похоронила? Недавно?

— Твое-то какое дело? Это наша семейная трагедия, она тебя не касается.