Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

ВСЕ КОНЧИЛОСЬ.

22.05.81.

Все время хочу прекратить эти записи. К чему мои ничем не связанные наблюдения над собой, случайные зарисовки пейзажа? Обрывки диалогов… Но все еще надеюсь монтажом сложить эти отрывки в целое.

Потрясающая глава из книги Нормана Мейлера «Майами и осада Чикаго»! Вот это материал… а у меня здесь что? Вялый и мутный поток нормального времени, не вывихнутого, не взвинченного — грязненькая, подленькая обыденность… И не знаешь, на что ты способен. «И тут репортер понял, что он должен делать. И он пошел вдоль шеренги солдат под самыми дулами их поднятых винтовок — их лица были так близко, что он мог дотянуться до них рукой…»

«И все-таки мысли репортера в этот вечер не способствовали его душевному покою. Он думал о страхе, который, наверно, терзал Бобби Кеннеди. Он гнал от себя эту мысль. Она делала его собственный страх зрячим — страх, рожденный от сознания того, что они неумолимы. ОНИ! Все эти полицейские, шерифы, генералы, директора корпораций, высокопоставленные чиновники, правые реакционеры, свихнувшиеся провокаторы, правые изуверы.

И страх снова овладел им. И многим людям придется жить с этим страхом на протяжении следующих лет…»

Так заканчивает Мейлер свою книгу!..

Яблони и черемухи расцветают разом — вспыхивают…

Моем окна в ленкомнате. Мир сквозь влажное стекло и скрип… Зелень в глаза. Освобождение и неожиданная радость. Кряхтение от натуги. А теперь утро и скрип росистой травы под сапогами… Окунул в нее ладонь, влажную прижал ко лбу, к щеке, к подбородку, к шее… Ласка росы!

Живые квадратики и прямоугольники маршируют к столовой… Копьеносцы уже начинают витать вокруг лоснящихся солдатских морд… Жара, губы пересохли, язык прилипает к нёбу, каждый шаг отдается в голове… Идем по лесу, и солнце гонится по ветвям за нами… Я отстал… Здесь прошлым летом, по-моему, ломали сучья на веники… У-ххх! Скоко мошкары! Тьфу! И одуванчики! Одуванчики кругом! Черт их возьми! Эти желтые одуванчики…

Володя Волошин (Библиотека. К вечеру. Восемь часов) :

— Смысл жизни в том, чтобы быть состоятельным человеком и не на плохом счету, и иметь хорошую должность… я понимаю, когда была мировая революция… а щас… странно. Ходите в этом халате, сводите концы с концами… Но в наш-то век, в наш… Вот что сгубило человечество и еще не раз сгубит? Деньги, все из-за них…

Ольга Владимировна (библиотекарша) :

— Ой! Как это все противно. Я уже в эти проблемы не могу, я поставила крест… (Высунулась в окно.) Сколько время? Ой! Сколько время?.. Слушайте, хороший дождь был или плохой? Не промочил? Комары кусаются?.. Татьяна, кофту неси мне (смеется) … А что я неправильно сказала… Что Волошин как на ладони весь?.. Скользкий тип… Кусаться пока не может… Научится.

Читаю… Андрюша Иванов:

— Не-е, мне домой хочется… Только не хочется испытывать того, когда уезжаешь… Никит, ты не хочешь отвлечься?

— Отвлечься? Вся наша жизнь сплошное отвлеченье. От чего отвлечься, Андрюша? От этой жизни отвлечься бы… Я читаю, я отвлекся…

В казарме нервы натянуты на разрыв. Вытанцовывают, подхлопывая себя, азербайджанцы — гнусавые три струны, — ненавижу флейту! Черти, черти, черти, черти!

И здесь врывается рассказ Головы «О сержантском пёре!»

Он — могучий… Она второй курс журфака — лапочка. Третьяковка. Две недели гулял — даже не поцеловал. Утром съел селедку. Третьяковка… Ходят, осматривают картины… Тянет на пёр. Крепится… А здесь «Явление Христа народу» — крепится. Первый зал, второй зал: «Пойдем на первый этаж иконы смотреть!» (Там сортир рядом.) Закрыт… («Буду терпеть до конца!») Провожает. У подъезда: «Пойдем ко мне, у меня никого в квартире…» (Тут надо знать его — уж если начнет пердеть — дом трясется!) Она на кухне… Ну наконец-то… Боже! Сортир рядом. Уже нет мочи, но нельзя — все слышно будет сквозь папирусные стенки!.. Комната!.. Темная. Срывает пиджак, кидает на кровать в угол! И… очередями! Она входит… (Амбрэ!) Он хватает пиджак и пиджаком — в угол — «загоняет злых духов»! «Ты что?» — «Стульчик ищу!» Она… включает свет — на кровати дрожащая парочка! (Сестра с любовником.) В реальной истерике — зуб на зуб… оба трясутся… Он в коридоре! — надо уходить — пиджак на плечо, ногой дверь. Раз уж хам, то до конца! Им — громовым басом: «Эх-х-х, интеллигенты, напердели-то как! (и уж на весь подъезд…) „Этот день победы порохом пропах! Этот праздник со слезами на глазах…“».

Бомбардировка!

Крах бомбардира…

24.05.81.

В это последнее майское воскресенье сидеть на лавке в курилке и строчить, тьфу, строчить ни при чем… Скинул хэбэшку, солнце дышит на плечи. Черный голубь семенит по асфальту… Утром его собрат младенчески гулил под крышей казармы.

Я еще не привык к зелени и лету… И сейчас состояние удивленного счастья — благостно. Я сижу в курилке на лавочке, а на крыше жарится Дракончик… Спит. Шерсть его выгорела (славянская порода) … Как чучело стал…

— Эй!

Ноль внимания.

— Эй!

Уже на меня оборачиваются как на сумасшедшего… и вот я лезу к нему… на крышу.

— Драконище!

Щурится на меня, когда тормошу его — проснулся…

— Ну что, морда! Как дела во вселенной?

Зевает, ладонь под щеку подставил, облокотился на шифер… Пристально смотрит на меня… Вдруг дернулся:

— О да! Чуть не забыл — я тебе тут сигареток припас.

И откуда-то из груди выудил пачку «Мальборо»… Закурили. А под нами идет своим чередом солдатская мельтешня… В курилке на лавочке растянулся, положив горячую пилотку под щеку, Артюрчик-армянчик…

— Давай просто позагораем, Никита, мне… Ах-х!..

Зевнул Драконище… Еще разок отключился. Я смотрю с крыши, как бегают (кружатся, витают) вокруг плаца розовые затылки салаг, и переливаются друг в друга зеленые кроны. Громадные медузы облаков. Через часок Дракончик проснется, и мы будем отплясывать с ним на крыше, скоморошить, юморить, ораторствовать, пока нас не снимут оттудова…

Марфа:

— Бывает, пишу, но нельзя, нельзя пропустить, надо запомнить, привезти…

Антон машет руками, задел очки, поправил.

Марфа в звездном платье, губу ворошит, и прищур ее.

24.05.81.

Вечер.

— Тебя ждет сюр… приз, — сказало мне соломенное чудище сквозь сон и стаяло.

А с улицы кричат:

— Кит, Кит! К тебе приехали на КПП. Иди.

И я бегу…

Она!

В легком ситцевом, наверное, а может быть, шелковом платье-сарафане, усыпанном черными и белыми горошинами… И Антон…

Пикник на лужайке.

Боже мой, никакой шелк не сравнится с нежностью вечерней прохладной травы!

Боже мой, только женщина!

Странная, однако, мы троица. Марфа — черноволосая, с подчеркнутым в сарафане бюстом. Антон — очкастый, длинно-волосаторукий, в костюмчике, брюках и рубашке. И я с коричневым от загара лицом…