Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

— Что ты там записал? У меня масса стилистических ошибок, и вообще…

И стоял этот сержант, и я смотрел на его руки, и я понял, что в этот момент он думать ни о чем не может, — время идет… совершенно незаметно, без твоего ведома, и так может пролететь, конечно, и полтора года…

И кончу я все равно тем, что куплю себе иголочку, куплю календарь и буду колоть дырочки, чтобы смотреть через них на небо, пока эти дырочки не сольются в одну большую распахнутую отсюда и навеки калитку со звездой!

Одуванчик жил да жил,

Но однажды вспомнил,

Что на свете смерти нет —

Только ветер в поле.

И сказал себе старик:

«Ты не зря свой храм воздвиг,

Нет, не зря», — и помер.

Старец на ветру стоял,

Ветер старца в небо взял.

Серега Голова:

— По-моему, смысла жизни нам не понять, ибо не мы ее создавали, без нас все это, без нас создавалось. Мы дети… Почему борются умы… Дети, чудаки… Не мы. Если бы мы создавали это, сами знали бы зачем… Она создала нас! И мы не можем понять этого…

Одуванчик жил да жил,

Но однажды вспомнил,

Что когда-то он кружил

Волоском над полем,

И нашептывал ему

Непонятный ветер:

«Слушай, судя по всему,

Смерти нет на свете.

Одуванчик, смерти нет,

Смерти нет на свете».

«Да, — сказал себе старик, —

Вот теперь я понял,

Что не зря /для чего/ свой храм воздвиг!»

Так сказал и помер.

И дрожали волоски,

И шептал им ветер:

«Смерти нет,

Смерти нет,

Смерти нет на свете.

Одуванчик, смерти нет,

Смерти нет на свете».

Одуванчик жил да жил,

Но однажды понял,

Что на свете смерти нет —

Только ветер в поле.

И тогда сказал старик:

«Вот теперь я вспомнил,

Для чего свой храм воздвиг».

Так сказал и помер.

И летели волоски,

И шептал им ветер:

«Смерти нет,

Смерти нет,

Смерти нет на свете.

Одуванчик, смерти нет,

Смерти нет на свете».

03.06.81.

Утро

Дождит.

Комар мельтешит по стеклу —

Убил.

Лужи в асфальте,

Тоска,

Печально муторная

Маята казармы вокруг.

Голоса азербайджанцев и офицеров,

Мутный дождь.

Пусто и зябко на душе…

Зябко…

Отбой в окнах.

Светлеет вечер.

Напряженное сияние

Вечернего неба.

Ветер рябит деревья,

В траве дрожат одуванчики,

Пух летит,

Пух летит,

Пух летит,

Дух летит.

в которой Серега Голова подбирает птенца коршуна и спасается, у Адилова новые неприятности, Гришка Моргун откровенничает о своей непутевой жене, Никита гадает на ромашке, томясь ожиданием Насти, маясь предчувствиями, проявляет нрав бывалого «деда», откровенничает с сослуживцами и получает двухдневное увольнение, в котором открывается намек на некие трагические обстоятельства

Женя (сидим в траве, дуем на одуванчики):

— Ты понимаешь, мне понятно, понятно, из-за чего я страдаю, из-за чего я мучаюсь. А как же иначе может быть, если я в другом мире совсем, где мне все чуждо, чуждо все, понимаешь… Интересно получится, когда я вернусь отсюда, в общем-то так же — останусь я один — жена меня не понимает или не хочет понять… Недавно ездил домой, лишний раз убедился. Если удастся поехать вот завтра и послезавтра, поеду домой к родителям, а там и к друзьям поеду, к жене даже и не зайду, к родителям, к родителям.

Жужжит шмель, и Женя рвет травинку за травинкой…

Солнце светит нам в глаза, и мы щуримся.

— Знаешь, удивительно, попал в армию, или я человек такой тяжелый, сплошные неприятности, сплошь.

И мы говорим об одуванчиках и о счастье…

— А что мне делать, Никита, что мне делать? Вот я… мне… Я бездарен, что мне делать?

— Женя, а ведь нет бездарных людей, понимаешь? Нет… Вот я расскажу тебе о Сервантесе… Я не рассказывал?

И я рассказываю ему жизнь Сервантеса. Начинается фильм…

Смешно, птицы и трубачи…

Трубачи — их неряшливое, беспорядочное, грубое дудение.

И птицы начнут, затихнут потом опять нетерпеливые трели.

Трубачи не замечают их, не слышат, дудят свое.

Наконец упрямые птицы, уже не прерываясь, заводятся надолго.

А тут еще комар под ухом,

И машина взбибикивает,

Откуда-то карканье,

Тетки ругаться

Начинают, и

Все поглощается

Д-О-Ж-Д-Е-М.

Вечер.

Темные окна казармы.

Лампы торчат желтыми огарками из потолка,

И солнце, закатившееся

На чердак, и

Я, стоящий посреди

Влажного черного,

Набухшего только

Что утихшим дождем

Плаца, и облака,

Завороженные игрой

Розового и голубого,

Медленно плывущие

Надо мной.

— Андрюша, куда ты?

— Здесь хорошо, скоро тополь будет цвести.

— Вот какой это цвет, скажи мне, вот этот вот мокрый цвет его? А?

— Если на краски перевести, то это салатовый. Похож. Такой, знаешь, зеленоватый песок, знаешь, это зеленый плод, только начал созревать, желтизною покрываться.

Ствол мокрого осеннего цвета.

— Нет, они не грязные. Вот смотри, вот это облако. По мере того как оно движется сюда, оно все светлеет и светлеет…

Тополиные сережки — зеленые перчики.

— Ой! А смотри, какой нежный — внутри-то там пух (покатал в пальцах этот перчик и надавил его… шелк на мизинце!) . Я думал, что нет ничего нежнее одуванчикового пуха, — тополиный нежнее.

— Ой, как прекрасно!

— Что?

— Лужа.

— Да она ж вся заплевана. Тьфу! Ха-ха!

— Никита, это не плевки, это от дождя.

— Смотри, пускает пузырики.

— Да, это земля… дышит.

Эхо…

Золотисто-убристый цвет ствола.

Голова:

— Я сегодня нашел в траве птенца коршуна. Но, конечно, инстинкт у него!.. Есть инстинкт… Чего у него там в душе встрепенулось. Подобрал на руке, но инстинкт, и он начал меня клевать до конца… Периодически через каждые пять минут издавал клекот-писк… Я сначала хотел его внести в караулку и выходить, но потом отпустил… Отпустил — умирать… И что-то этот птенец у меня из памяти не выходит. И никому нет до него дела, и он мне кого-то напомнил; если скажу, что он мне напомнил меня, то это неправда… Словно с какой-то упрямой жизнью соприкоснулся… И он не обосрался, не дрожал, ничего, крепкий такой парнишка, молодец… До конца бился… А отпустил — я так подумал, что ему мое сострадание, моя жалость не нужна, и я не нужен. Так может мы все друг другу не нужны… Нет-нет, это не верно, это скотство! Долог путь к человеку, люди… Однако комарики здесь… Ты знаешь, вчера я жуткую ночь пережил, такая вдруг безысходность нашла, близок был, близок к этим делам (и прикладывает палец к виску) … А потом выкарабкался, вылез.

— И что за штуку ты нашел?

— Утром?.. Утро. Такое дивное утро было!

— Слушай, а может быть, действительно строить свою жизнь надо, исключительно преодолевая себя. Вот происходит событие с тобой, на которое ты реагируешь инстинктивно — в кусты отпрыгиваешь, а надо, может быть, все преодолевать, а? На преодолении все строить… Тогда получится жизнь навыворот. А может, и не навыворот… Может, так надо…