Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

Она вспомнила ту ночь в деревне…

— Ты тогда ждал меня… Но самое смешное, знаешь, что было? Ты ждал, чтобы задать мне вопрос, а я решила не приходить. К чему эти разговоры?! Говорить не о чем, все и так ясно… И легла рядом с Димой, не раздеваясь… И вдруг вспомнила о квасе… В бадке… Он же прокиснет! И я вслух сказала об этом. А Дима не спал, конечно… А ты там сидишь и ждешь. Ты ждал, да?

Антон:

— Нет, по-моему, он не потому сидел там…

Марфа:

— Ну а мы проходим мимо… Ты дремал. С этим квасом. Я, этакой бабой деревенской, несу ее, бадку, бадью… И смех и грех! Вот этого ты и не заметил тогда…

Обжег себе нёбо бульоном, Антон привез его в термосе.

Комары жрут беспощадно… Она возлегла на траву, я сдул комаришку с ее волос.

В. Иванов:

— Он, блядь, худой! Худой, блядь! Хуй его знает, отчего он, бля, длинный такой вырос?! Сука! Но если ты книгу напишешь, то он вообще повесится. Скажет, служил у меня в батарее писатель, и повесится.

Утро 25.05.81.

В паркнаряде.

Бегал босиком по росе, сгоняя грибок со ступней.

Сижу на стуле, читаю Маркеса.

Восемь часов тридцать минут — ибо пузатый, как обычно, запыхавшийся, как от бега, проколесил мимо на велосипеде в штаб майор Хара с желтым портфелем. Он глянул на меня, хотел сделать замечание или поздороваться. Кто его разберет… Но велосипед, как упрямый конек, не захотел останавливаться, и толстяк только и успел, что выдохнуть:

— И-ех-х-ты!..

Ракитянский разводит на объекте укроп. Обработал граблями сухую землишку рядом с дежуркой, полил ее обильно, упрятал в нее семена.

— Вот укропчик будет… Витамины.

Листья поблескивают солнцем.

То, что происходит сейчас во мне, записывать не стоит, это тревожный покой. Спокойный летний день, солнечный, полный запахов и тихого ветра. Работа та же, что и вчера, и завтра, а внутри адской сжатой пружиной изготовилось счастье.

— В березу вбил гвоздь…

— Кто?

— Нагиев.

— Зачем?

— Да просто так.

Адилыч, пьяный.

Похмелье после вчерашнего. Вчера. Была у них вылазка с Кирилловым в Дмитров (увольнение) … В поезде встретили Ракитянского… Он их повел на пляж к блядям (у одной вокруг пизды подкова вытатуирована — сидела по малолетству) .

— Нас двое, их шестеро. На третьей отрубился, заползаю в вагон. Там Ракитянский скачет: «Адилов, ты, что ль?! Иди-иди отсюда!»

Их самый счастливый день за всю службу. В казарму вернулись вдупелину.

От комаров нельзя избавиться, как от мыслей. Азербайджанцы вооружились веточками и отмахиваются. Начинается великая война с комарами.

Дракончик теперь долго не появится, он их не переносит.

— Квасу бы щас или молока!

Сидим в траве, во рву за магазином, с Серегой Воробьевым. Он читает мне стихи Володина.

Завтра принесу Адилову «Идиота».

— Никит, какие подруги там рулят! И на велосипедах две катят, и нет, чтоб я за ними… а они за мной.

Вовка Харитонов улепетывает на велике от двух «амазонок».

Синий теплый комариный вечер. Комары в лоб — бу-бу-бу.

Среди зазеленевших деревьев у нашей казармы — три голых, высохших, мертвых. В марте никак не ожидал, что именно эти окажутся отжившими.

Ох! Лепота! Загораю на объекте, на травке. Нагиев из зеленой шляпы пытается напоить того рыжего пса. Пес лыбится, и у него дрожит язык. Пес убегает от шляпы, озираясь на меня, я подмигиваю ему, и морда моя повторяет улыбку пса.

Андрюха положил мне на брюхо мотыля с двумя прозрачными целлофановыми крыльями и черными пуговками глаз…

О! Смотри, у деревьев нагрелись стволы, стволы теплыми стали.

Желтые хипки — одуванчики.

Лысый Головченко:

— …меня поволок в краеведческий музей. Зачем ты меня волокешь в краеведческий музей?! Ты, говорит, уссышься. Вот, говорит, тебе документ. Партизанская группа Ведмедя, она действовала с сорок первого по сорок четвертый. Кого била группа Ведмедя? Она жестоко сражалась со всеми. Вот это партизаны! Так ребята в леса залезли, лесовики, которые не сложили оружие до пятьдесят четвертого года.

— Под прицеп я ногу ставил. Ну и что? (Андрюха Титов.)

В дождь он шел без шапки, потом головой тряхнул, все капли слетели, и голова сухая. Богатырские волосы у парня. В лесу — комары. В лес не зайдешь, комары рыскают.

Комар, когда он начинает сосать, похож на коня, когда с него рыцарь с копьем наклонился…

Утро 28.05.81.

Синичка дребезжит.

Мы сидели в курилке с Андрюхой Ивановым:

— Вон смотри, Давид…

Не верю ему. Однако это он, идет к нам, встаю нерезко и, не поворачивая головы, ухожу в сторону.

— Ильин, ты не в ту сторону направился!

Возвращаюсь, подхожу к нему.

— Это таким образом вы проводите тренаж, Ильин?!

— Нет, товарищ подполковник! Мы здесь просто беседовали по личному вопросу.

— По какому же личному вопросу? Это что — секрет?

— Да в общем-то, это секрет, товарищ подполковник.

— Се-екрет?! А я вот вас посажу на гауптвахту! Вас в одиночку, а вас в общую камеру за ваши секреты…

И мне жалко этого маленького тщедушного человечка, умученного работой и нами…

Ну вот, надо придумывать секрет.

Андрюха Иванов:

— Ну ты насчет секрета сегодня дал! Им ни хуя не про какие секреты нельзя говорить! Какие здесь могут быть секреты?! Эти все должны знать, все видеть… А на самом деле они ни хуя ни про кого не знают и не видят, только со слов.

— Главное, это нервная, конечно, усталость здесь…

— Не говори, я здесь столько пережил…

— На самом деле нервов не хватает.

— Муха сидела, как я к ней спичку поднес, как она здесь билась… А что ж ты не написал, как мне ее жалко стало, или ты считаешь, что это не нужно?..

Если б мне сказали: «Ты напишешь гениальную вещь, но тебя потом за это всю жизнь комары будут жрать…» Нет, ответил бы, пишите сами. Га-га-га!

Пух летит, ольха отцветает, поседели одуванчики. Трогательный прапорщик Ракитянский на велосипеде носками еле достает до педалей — балерун-коротыш ногу тянет… Медленно, плавно и величаво движется велик вровень со строем.

Ему подошел бы ослик…

Потные лбы блестят, пальцами стер со лба слой пота.

Пушинки блестят, по верхушкам сосен и берез семенит за нами солнце.

Катится…

Сверкающей пушинкой…

Ночь. Пишу вдрабадан и подкуренный, и подпитый…

Было: кончил репетировать концерт в восемь часов, захожу в казарму.

Дневальный:

— Ильин, к тебе отчим приехал!

Сердце обрывается, висит на волосочке, бегу — оно в сторону раскачивается и бьется о ребра.

Четверг… Отчим…

Смерть… Кто? Только если с Сонечкой что?! И тяжело бежать… Бегу.

Шушко, Зайцев…

Как-то бег преобразил в стройшаг… Рука дрожит у виска… Шушко на меня глянул изумленный… но разговор, что ли, у них важный?.. Пропустил без…

КПП. Калитка распахнута, что-то серо-зеленое.