Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

— Кит…

— Петя! Трубочкин!

Объятья. Щека в щеку. Стык губами!

— Петя! Ну молодец!

Потом шли сквозь лес, сквозь комарье, звякнули бутылки — две сухого. Одну — тотчас же, на полянке…

Закат! На бревнышке! Спичкой расплавили белую пробку. Я первый прямо в горло наклонил…

Распили.

И разговор…

Что помню:

— Кит, надо спасать Кота, человек в страшном состоянии.

Читал стих про лейтенантика-погонщика… Говорили, говорили…

Вот щас взяло.

До этого просто раскрепощение.

Я в умывальне. Грязюха. За спиной плац. Вечерняя поверка. Песни орут. «Славянка»…

Брательников-солдатушек лай…

Вой…

Ор.

Серега Адилов:

— Никита, ништяк… Ты все пишешь, Никит? Ну и кто к тебе приезжал сегодня?

— Друган, друг… Я, ты знаешь, люблю своих друзей.

— Ну че, еще одну папироску заложим?

— Давай.

— Ща ребята с прогулки придут, только эта вещь, да, действительно успокаивает человека…

И бьет себя осторожно по щекам, от комариков грустный…

Молчим…

Закуриваем.

Плывет голова вверх от шеи — ласковые комары, плавные толкаются в меня хоботками… Смотрим друг на друга и словно танцуем вальс… Серега… Я люблю своих друзей… Море — поет…

Ребятки друг за другом… их голоса…

Мыть ноги…

Голопенко в синих трусах, шушукающий, в шушукающих о пол тапках с номерком каждый.

Стуки, звяки — льется вода, мелькают полотенца, спины, макушки, трусы…

Наклоняются на одной ноге, другую вытирают. Вытер — и в тапочек, и зашаркал к койке!

Спать, солдатушка!

И курят с полотенцем на шее или на руке.

И матюгня стоит!

Усталые родные простые лица.

Я люблю этих людей. Их жизнь мне понятна, я знаю их заботы, горести, я знаю, что дает им радость и когда они могут быть счастливы, я знаю, чего им сейчас больше всего хочется и чего им не хочется сейчас больше всего, я знаю, но — тсс! — секрет! Секрет? Ха-ха!

И, впрочем, я уплываю!

Адилыч откуда-то добыл полотенце, растянул его и хлоп!.. отпустил по заднице кому-то. Га-га-га-га!

Это я ненавижу!

Но все равно нет злости, и нет, нет, нет, нет…

Комаров ненавижу.

— Никит, закрой, пожалуйста, окошко, а то сквозняки, бля, невозможно… Никит, че ты пишешь?

Серега моет ноги… Поет:

— Ништяк, да? Все ништяк!

Он уже в тапках — один рыжий, другой черный.

Смотрит на меня, подходит:

— Никит, что это за вещь такая? Вот, например, злым людям она дает злобу, но слабость, а добрым — силу, но дурость. Она же вещь, которая помогает всем вот так вот ослабиться, задуматься. Почему ее в производство не пускают, а, Никит?!

Свистит… Поет: «Море…»

Ночь пускает волны по листве.

«А день сгорел, как белая страница — немного дыма и немного пепла…»

Карантин.

— Парикмахер есть?

— Я! Я!

— Ты что подстригал?

— Кусты подстригал.

Аполлон Халилов сидит на табуретке у казармы и дрыгает ногами. Белобрысый малыш едет на велосипеде по тротуару. Аполлон вскакивает и с гиканьем подскакивает к малышу, переднее колесо пропускает между ногами и хватается за руль… Смеется… Малыш испуган, но крепится и не ревет, угрожающе повторяя: «Отпусти, дядя! Отпусти, дядя! Отпусти, дядя!» И бьет его кулачком в грудь, Халилов смеется…

Курилка. Юрок Долгов сдирает каблуки с сапог. Моня уже без каблуков.

— Га-га-га… Чешки — спортивная обувь…

Юрок Долгов разлегся на скамейке. Вечер. Звание у него теперича — квартирант.

31.05.81.

Воскресенье.

Разглядываю одуванчики — седые шарики дрожат среди травы на легких зеленых стебельках. Старикашки-одуванчики — умирая, лысея, отдают они своих детей, снаряженных для новой жизни, неутолимому пространству. И поднимается с порывом ветра от травы горсть хрупких витязей-пушинок и, заметавшись, исчезает в воздухе.

Иногда они задевают за лицо!

А рядом со стариками — желтоголовые молодые, живущие для себя, еще не ушедшие в келью вынашивать великий замысел, им еще предстоит, укрывшись в зеленые продолговатые бутоны, чехлами сжимать пучки зреющих потомков. И вот раскрывается и дрожит на ветру величавый пушистый пузырь образом нашего мира, образом Вселенной. И что же — жизнь его становится ожиданием смерти?

Но разве это смерть? Но разве это смерть?

Мгновение его смерти и есть начало бессмертия. В тот миг, когда он умирает, в тот самый миг он становится вечным. Пора, но… Седой одуванчик неубиваем и неуничтожим. Мы можем растоптать, оборвать, смять в кулаке желтоволосого юнца, но старец уже вырастил свое бессмертие, он уже воздвиг свой храм, снарядил своих сынов.

Нет смерти у одуванчика, а есть стократное умножение жизни, ибо летят подхваченные ветром юные хипки, ликуя и кувыркаясь, как когда-то кувыркался он и как будут кувыркаться их дети и дети их детей.

Это великий и прекрасный образ старости и бессмертия — седой шар одуванчика. Нет смерти на земле…

Ахмедханов:

— Никит, ты можешь бабе письмо писать?

— Напишем.

— Я слова красивые не могу подбирать.

— Подберем.

Поговорка у майора Колесникова: «Кто там комаров считает?»

Андрюша Титов — громадный Андрюша Титов, нежнейший, счастливый… Плывущие движения:

— Никита… (Словно на карусели медленной он…)

Обнимает:

— Что такое, Никита (шепотом на ухо) , завтра увольняюсь, Никита. Крепись, Никит (и не может сдержать улыбку, и говорит-плачет) . Все, Никит (и гладит меня по голове) , все… Ты один остаешься… У тебя друг, да? Андрюха Иванов… Начальник отдела сказал: «Готовьтесь. Завтра уволю…» Завтра я увижу маму с бабушкой и буду дома уже, дома, Никита…

Утро 02.06.81.

Давидянц построил отдел на плацу и вывел дембелей. Мончук, Долгов, Титов. Поблагодарил за службу Моню. Вставил Титову и… посадил на пять суток Юрка.

— А там еще посмотрю, — орал он на него, — выйдешь, и опять посажу на пять суток. Два года палец о палец не ударил, гвоздя не вбил для отдела… Так, капитан! Долгов, вот вам записка об аресте, и направить его прямо отсюда как есть — в парадной форме… Я советую задуматься увольняющимся осенью хорошенько, чтобы с ними мне не пришлось так же поступать, как с этим тунеядцем.

И Юрка уводят…

Вначале он улыбался, всем подмигивал, потом поник и потемнел.

Кушниш рассказывает:

— Ночь Яниса, двадцать четвертого июня, костры жгут, кусты кругом шевелятся. Во жизнь… Баллоны штук шестнадцать — один на другой — пылают…

История с портянками.

— Одному прислал отец-прапорщик офицерские, месяц проходил, не стирая. Как-то снял, положил на батарею в бытовку сушить. Утром берет, смотрит — кусочек отгрызан, и мышь кверху пузом. Га-га-га! Мышь от портянки издохла!

Миша Пушкин — ленинградец, салага, высшее образование, французский язык:

— Картина фантастическая, нет лиц, они все что-то бегают, что-то подключают, больничная немного атмосфера воздуха. Запах непонятный, что-то д-а-в-и-т.