Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

Мы курим у окна… Осень рядом.

— Слухай (испуганно) , а не он ли там наверху? Кто-то кашляет, может, он там спать завалился и все слышал…

— Ну и хуй с ним, пусть хоть разок правду о себе переварит!

— Слухай, а если он спит, давай спиздим у него пистолет и отнесем в штаб. Скажем, в сортире нашли… Ха-ха-ха! Че ему будет?

— Да ничего! А нас посадят за хищение госоружия.

— Эх-х! ладно, потопал я спать…

— Давай, Ген.

Все это как глупый спектакль.

И только осень. Божественная осень! Неописуемая осень!

Она над нами, среди нас, гениальной декорацией пронизывает всю эту галиматью.

К черту все! Пойду курить в бытовку и читать «Воспоминания» Р. Роллана.

Меня опьяняет тишина!.. Голова кружится… И самолет, как большой комар! И это заплаканное окно!.. Гуд мира! Суетливая мелочь происшествий и вечная красота высокой прозы…

Кишащая червями яма и небо с гоняющими друг за другом птицами… Птицами?..

Моя жена, моя дочь, спящие в далеком Питере… дале-е-еком! Антон Бартман, растянувшийся на своей узкой холостяцкой постели (скамье) …

Мама, вздрогнувшая, быть может, сейчас во сне и проснувшаяся на секунду, чтобы укутать отчима, который разметал, как обычно, одеяла, ему душно, и он стонет. А мама прикрыла его, и он притих.

Тревожная ночь…

С полки ленинградской квартиры поднимается стеклянный Дракончик. Фортка открыта! Сверкающей точкой он стремительно мчится ко мне. В полете к нему присоединяется громадная сова с человеческим лицом. Это Феникс из моей импровизации. Недосягаемая ни для каких радаров и пеленгов пара, приближается к подмосковной станции «Трудовая».

Сейчас они будут здесь.

Черное кресло со сверкающими под лампой ручками, черное парикмахерское кресло, умеющее крутиться вокруг своей оси, заскрипело под тяжестью Феникса. Хрустальный ослепительный свет кольнул глаза — Дракончик сквозь отражающееся в зеркале окно вплыл в бытовку. Уместился — нога на ногу — на книге прямо передо мной.

— Ха-ха-га-гагг!

— Тише, солдат разбудишь!

Это я Фениксу громоподобному… Я рассказываю им обо всем, что произошло со мною за эти месяцы…

Хохочущий Феникс…

Ироничный Дракончик…

— Ильин! Ильин!

Шаги по направлению к бытовке…

— Это дневальный, я сейчас.

Выскакиваю в коридор:

— Чего ты?

— Ничего. В туалет похотелось вдруг. Па-астой за меня.

— Ну давай.

Возвращается дневальный (Никобадзе) , штаны подтягивает.

— Ну что, Автандил, я пошел.

— Да, давай… Кит, там дверь открывай… И… если кто-нибудь или Мартынов, я буду кричи, ты услышишь. Ты открывай, да?!

— Ага, да-да!..

Их уже нет…

Пустое повернутое ко мне кресло и книга…

Их нет…

Я оставил открытой дверь…

Бесшумные, входят Феникс с Дракончиком.

Входят? Да нет. Как-то плавно вплывает, чуть не касаясь косяка, Феникс, и на уровне уха его — Дракончик.

— А ребятки у вас совсем не плохие. Лица хорошие…

Я что-то говорил им про то, что должен суметь один справиться с этим со всем, что это очень важно для меня сейчас — здесь научиться преодолевать… Порол что-то о том, как счастлив! Но их уже не было. Они растаяли, исчезли, испарились, сгинули, канули…

Холодрыга, хоть утюг включай.

Черт, как не охота вставать, идти в этот чертов сортир! Ладно. Заодно посмотрим, как там, убрано ли.

— О-е-е-е-е-ей, быстрее, быстрее! Разо-разо-разогреемся, по-по-по-попрыгаем, вот так вот!

Канули?! — А были ли?..

И опять самолет гудит, как большой комар…

Словно все это случилось, пока он пролетал над… чем?…

Дымка рыжего утра.

Желтеющая бессмысленно уже морда фонаря.

Сгорбился, понимает свою бесполезность. Уставился в подбеленные к «празднику» (День Конституции) бордюры.

Ворон стая бесшумно захватила ржавеющую сосну. А вот сейчас сорвалась. Неожиданно. С шорохом крыльев и гарками. Но опять расселись птицы по веткам — космами встряхнула сосна…

Сколько листьев понападало. Мету… Утро… Мир гукает, как младенец!.. Просветленно, вольно и радостно! ХОХ!

Желтый глаз потух!

Фонарь… Умер старик…

Умер? Нет! Слился с миром утренним, стал нарождающейся частью его…

Утро овладевает всем…

Скоро придут короткие зимние дни — серые, холодные и неуловимые, как крысы.

Солдатики спят…

Молодые горячие звери, они полны неясных для них самих, темных и тайных желаний. Простых, как тяга к чувственным женским губам, и эгоистичных, как пожирание любимого плода… Они полны желаний…

Запертые в этой холодной казенной клетке, они полны желаний… и снов.

С дежурства Мартышка снял меня перед самым завтраком, чем, кстати, и задержал его минут на двадцать.

И настал вечер.

То ли происками Дракончика, то ли случаем, но подвалила ко мне нежданная удача. Массовиком-затейником на танцульке молодежной в клубе офицерском шутействовал я в солдатских парадных штанах и русской красной рубахе.

— Добрый день, дорогие друзья!

Друзья… девицы с хищными лицами и похотливая офицерская молодежь. Скачет толпа в полумраке, дрыгается, орет… жаждет.

А потом с утра опять объект.

Посохшая от холода трава. Луг — как стриженая макушка белобрысого новобранца.

И банды листьев гоняет ветер…

Лейтенантик тоже был на вечере. Обезумевший от близости женщин, он скакал, блаженный и беззлобный.

Шутил:

— Ильин, голову оторву, если нам приз не достанется! (Устраивал игрища…) Ильин, Ильин, еще двадцать минут, Ильин, двадцать минут еще!..

— Да хоть всю ночь, товарищ лейтенант, но сие не от меня зависит.

— Ну, Ильин, берегись! (И уж не мне, а партнерше своей) Ох-хо! ой, больно! (Та ущипнула его.) «Не обижайте Никиту, не обижайте Никиту!..»

А милый шут Никита хотел спать… И, поверьте, он уж давно разучился обижаться.

Сейчас стирал хэбэ. Тер его мылом, полоскал прямо в умывальнике… Выжимал. Вены на руках вздулись. Так свернуть Шугурова и выжать из него всю гнидость! Это, кстати, он приказал мне постираться… Но как! Построил взвод:

— Ильин!

— Я.

— Выйти из строя!

— Есть.

— Нале — во! Шагом марш в сортир стираться!

— Ха-ха-га-га-га!

Окно под крышей.

Сижу на подоконнике, метра четыре от пола, и курю.

Забрался назло всему миру.

Спиной чувствую холод стекла, там за окном осень… Дождь… Деревья шумят…

А под ногами шумит майор Парамонов:

— Ильин! Щас же слезай! Ебтх! Зачем ты туда забрался? Ебтх! Щас же прекратить курить и слезай! Ебтх! Сегодня же вышвырну тебя из батареи!

— Товарищ майор, не волнуйтесь, щас я покурю немного, пожалуйста, не кричите, вы мешаете мне слушать дождь. Вы давайте, пожалуйста, вот щас вот тихо! Щас покурю немного и слезу. Давайте послушаем дождь…

— Да он с ума сошел! Так… Луганский, Фомкин, тащите лестницу! Будем снимать его.