Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

А луна прижалась лицом к стеклу и слепит глаза… или это фонарь?..

В окне заплаканная осень… Разревелась, словно деваха. Краска с глаз потекла — размазала по лицу…

Двери внизу с такой силой хлопают, что здесь, в классе, вздрагивают оконные рамы… Начинаю думать и вдруг представлю, как это я выгляжу, вот сейчас, когда думаю? И все губится…

— Но ведь на гражданке ты тоже не сможешь каждый день вспомнить.

— Но там они больше впечатляли.

— Дни?

— Конечно. Люди неуправляемы, надо к людям подход находить. Возьмем Семенова, раньше он мне нравился, а потом оказался такой нытик… Не знаю, приедет Татьяна или нет? Она куда-то собиралась уезжать. О-ой! Как мне ее не хватает! Никит, о чем ты задумался?

— Вот какая у тебя сейчас цель?

— Сложно сказать, цель. В армии вообще цели не существует… Было и прошло. Просто два года вкалываешь, но с какой-то пользой… человек как-то становится человеком. Особенно ребята…

— Не понял, что это значит?

— Кто исправляется… Люди же разные есть… У меня тоже есть некоторые недостатки, не знаю, исправились они или нет…

— Как это ты не знаешь, исправились твои недостатки или нет?

— А некогда и негде… Здесь за тебя думают, а ты не думаешь… Ох, сколько у человека недостатков, черт побери! Сегодня вот Трухин говорит: «Отнеси листья!» Ну это, конечно, не недостаток, но я говорю, пошел ты… Это, конечно, моя лень, все мы здесь ленивы, все хотим от работы увильнуть. Ох-х, через пять минут мне «на тумбочку». Щас Закарян орать будет… А-а-а-а!

— Рыжая, да, осень?

— Мерзкая, сырая… Воронье сидит на березах. И на улицах никого нет, особенно утром, вроде как что случилось в этом городке… Ладно, Никит, пойду я «на тумбочку», приходи ко мне — потрепемся! Вот каждый солдат идет и думает о доме, вон и этот в окне…

Пацанье:

— Солдатик, а правда ночью летает здесь Баба Яга?

— Правда.

— Солдатик, иди сюда, ты можешь мне эту резинку затянуть, чтоб штаны не спадывали, а то спадывают весь день.

— Так?

— Угу, спасибочки!

Батарея в сборе.

В бытовке расселись на табуретках, на обитом лакированной фанерой барьере вдоль зеркал, на гладильном столе, усталые, немного грустные солдатики… взволнованные. Прощальный концерт. Гитара. Он сидит в центре на барьере. Он прижался к зеркалу спиной, и кажется, что сам на себя, вернее, сам к себе — спиной…

— На чем я там остановился-то?.. A-а! «Люди-звери в клетке, все они марионетки… кукол дергают за нитки, на лице у них улыбки, играет клоун на трубе. И в процессе представленья создается впечатленье, что куклы пляшут сами по себе… в темноту уходит нить…»

У него слабенький в нос звук…

— Пиши-пиши, Никита, у тебя сегодня последняя возможность писать про меня с натуры…

Голос такой, что вот-вот оборвется… Итак, Андрюша Дмитриев отпевает себе отходную… А Шугуров сидит на табуретке, закинул ногу на ногу и головой уткнулся в колено, сапог подрагивает в такт гитаре.

27.10.80.

— Да-а, Дмитриев хитрый такой товарищ, раньше всех их уматывает…

— Да, скоро и Шугуров уедет, кто у нас теперь будет?

— Да кто — никого, всем уже пора по отделам!

В разговоре всегда есть своеобразный центр-магнит, на который как бы оглядывается разговор… Влетает Радик Ким:

— Поздравляю, Никит, мы с тобой ефрейтора получили! Бошкаеву сержанта не дали, это Мартышка тоже поднасрал. Алехин тоже получает ефрейтора… Парамонов, он просто не любит Алехина. А почему?

— Да потому что тот через него, мимо него, тесть — генерал… Да хуй с ними со всеми! Мне все равно! Плевать!

28.10.80.

Вчера и сегодня батарея сдает экзамены, конечно, это формальность — уже сейчас каждый из нас знает, кем он выйдет из учебки… Я — ефрейтор!

Сейчас сидим в классе наверху, сдаем Мартышке экзамен по политподготовке.

Мартышка — жиденькие (под приказчика) волосики аккуратно причесаны. Тайно позевывает…

Развесили карты, на переднюю парту водрузили трибуну (ему) .

Отвечает Закарян (перечислить республики) …

— Кавказия. (Ха-ха-ха-ха!) Грузинский советский социалистический республика, столица — Тбилиси.

Ну надо же, влип! — в наряд по офицерской столовой. Посудомойка. Мои промытые «старушечьи» руки, белые ободки под ногтями.

Яшка драит котлы… Он, кстати, сегодня сцепился с Семембаевым:

— Да я даже не думал с ним драться!

За грудки схватил, тот ему по почкам молниеносно и губу разбил… Когда мы их растащили, Яшка загнулся на асфальте и никак не мог отхаркаться кровью. А у Семембаева тонкие губы дрожали, а глаза никак не могли расщуриться.

А вот сейчас драит котлы…

За окном валит снег.

В шинелях ребята из школы поваров затаскивают с улицы мешки с картошкой — мокрые и заснеженные…

Уже, наверное, часов пять.

Молодые девахи в столовой работают. Влажноглазая Лида. Кофточка без рукавов. Руки голые по плечи и рыжая шерсть под мышкой… дразнит… А я еще стакан сметаны засадил, густой сметаны с блинчиками. Полгода без женщин, полгода… Лида…

— Балдеешь? Ты не думаешь, что тебе еще пол придется мыть!

— Какой?

— Да вот как они таскали, там такой пол грязный. Ну там слегка…

— Помою.

Снег. И зевается, и хочется спать, сейчас бы завалиться…

— Никит, помой немного котлы, я покурю.

— Угу.

Колокольный перезвон котла в ванне, тяжелое ворчанье его в мутном, жирном с отбросами кипятке. Брезгливость атрофируется. Ф-ф-фу!

Сел к окну. С улицы дышит зима, затылок холодит. Ладонь прижал к стеклу, а потом ко лбу… хорошо! А за окном снег… Снег!

Ну и обращения у этих девах:

— Зайчик, воду надо слить!

Умудрилась скокетничать — ножку этак к моей прикоснула: «Сли-и-ить!»

— Угу…

Открывается ванна с синими «старческими» прожилками в белой эмали, и бурлит в воронке уходящая вода; сжав зубы, с раздражением проталкиваю в дырку кусочки колбасы, вермишелины и всяческую другую жирную нечисть. Медузьи касанья мокрого хлеба. Воронка — как жадное объятие (этак одной рукой в захват вокруг шеи) алчущей поцелуя бабы… Эх, Лидуля!

А за окном снег, и надо опять охладить пыл холодом стекла.

— Яшк! Оставь покурить.

Картофелечистка бьет, как барабан туземцев, нескончаемый кухонный грохот.

— Спасибо, Яш.

За окном счернело. Снег чуть угадывается.

Начались яркие, долгие зимние вечера. Ух, вообще грядет что-то новое, незнаемое.

Закончилась учебка.

Рвутся нити.

Что там, впереди?!

— Щас офицеры придут. У офицеров закурить спросим.

— Что?

— У офицеров закурить спросим.

— Угу…

Как младенец — угу-угу. Агу…

Усталые, развалились на стульях… душно и голосят кухонные бабы. Как схожи у них у всех голоса. Словно одни и те же сквозь всю жизнь, по всем столовкам, магазинам, кафешкам голосят кухонные бабы мускулистыми руками, румяными ладонями и визгливой судьбой.