Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

Вышел в коридор. Дневальный от скуки и безделья «на тумбочке» подвывает: «Белеет мой парус, такой одинокий…»

Подполковник промчал по отделу: «Смирно-о!»

Очнулся дневальный…

— Ну чего, Никит, едешь?

— Не знаю… Мне пока еще ничего не говорили…

— Он сказал, что отдал рапорт.

— Ну рапорт отдал, но ведь это еще пока ничего не значит.

— Боже-е!!!

Ох-х-х-х! опять я… Ну-ка, Никита, щас же успокойся и не мотайся ты, дурак, по казарме… Вот зайди в ленкомнату, благо здесь никого. Вот так… Сядь за стол и гляди себе в окно. Руки вон погрей у батар-реи-и-и! Вот так.

Грею. Гляжу.

А в коридоре гул голосов и сердце обливается надеждой… Страшно.

Снег идет.

Отпустили!

Тьма уже.

Но платформа ярко освещена.

Снег скрипит. Приятственно ступаю по нему в своих сверкающих ботинках…

Два блистающих прогуталиненных сгустка ночи!

Хожу взад-вперед по платформе, не могу стоять…

Наконец-то присвистела,

Пригудела, прикачалась…

Я прижался лбом горячим к запотевшему стеклу.

И смотрю в себя, и вижу —

Мглу

И женщину в углу.

Там девчушка с погремушкой,

Рядом на скамье старушка

С черной палкой.

Глаз не вижу,

Мне бы к ней подсесть поближе,

Но мешается стекло,

А старуха, как назло,

Все ко мне спиной сидит,

Все на девочку глядит.

И была Москва. Я сидел за нашим столом дубовым в кухне, с отчимом, бабушкой и ел бабушкины, распадающиеся под вилкой котлеты.

— Ну иди уже. Иди, иди, иди, не успеешь, опоздаешь! — волновалась старушка.

Случайный билет в купейный вагон «Красной стрелы».

Мои пошлые попутчицы — две строгие тети… И седой с лысинкой полковник в штатском — говорливый старикан, похоже, контуженый:

— В Москве мало снега.

— А где много?

— Везде идет снег, и на юге снег… Везде…

— Свекла еще не убрана сахарная.

— Если земля замерзла, уже страшно, страшно… Подсолнух остался в поле, не вызрел.

— Так я запущу автомобиль и поеду собирать этот подсолнух не вызревший…

Ну и т. д. Идет скучный, оживленный разговор перед сном и подглядывает тетка за занавеску в окно:

— Нда-а, ночь, пора спать…

— Два рубля за помидоры…

— Ое-е-ей! В Болгарии я брал по полтиннику за килограмм.

— Вагонов не хватает, тары не хватает, рабочих не хватает.

— С юга поступают по такой цене, знаете, что не съешь!

— Непостижимо, непостижимо! Чудовищно! Непостижимая бесхозяйственность!

— Я могу вам предположительно объяснить. Это не стихийно, не стихийно! Здесь есть определенные центры, которые работают уже прицельно и научно обоснованно. Это есть определенные сионистские международные центры… И тут направление… Нет, не просто так, не просто так…

— Ничего, все образуется, образуется.

— Вы считаете, что если пережили кукурузу, пережили Хрущева, то и гречку… Ха-ха-ха! переживем. А ведь раньше гречневую кашу ели с маслом, с молоком. И она отлично поддерживала жизнедеятельность, кстати сказать, она и вкусная… Да-да-да! Немножечко поджарить на сковородочке, а потом отварить… Молоко залить, и ложкой, большой ложкой… деревянной… Вкусная вещь! Ну че, наверное, вы уже начинаете хотеть поспать… Все, я быстро раздеваюсь. Господи, настолько хлопотное это дело для меня. Я не умею бороться с трудностями. Эти тряпки… Но я все сделаю… В конце концов, я уже сто лет прожил в авиации, и мне абсолютно все равно, как я положу эти тряпки… Пресвятая Богородица, как же она, эта простыня?.. Самое смешное это, когда одеяло приходится куда-то засовывать… Так, ну ладно.

12.11.80.

Вот уже еду в метро. Успел встать на учет в комендатуре, как-то мы встретимся с Настюшей?..

Черт! только до «Автово» поезд следует…

13.11.80.

Уже второй день я здесь.

Вчера… видел Сонечку, доченьку… махонькое существо загукало, засмеялось.

Больница — обломок старого замка… В углу, под крышей, тишайшая комната… Там сейчас обитает моя доченька… Ох, как начнет кричать, личико морщить… Бедная… бедная девонька — и за что на нее навалилось? За что? За кого?

Из больницы я ушел вчера в одиннадцатом часу ночи. Легкий свежий снежок и черные тающие следы в нем. Сумеречная гарь города. Города… Горожане… Суетные, смешные, озабоченные и хрупкие… О! Какие разные, как хорошо, что есть в мире города с горожанами…

Звонит старушка на проходной:

— Девочки, здесь у меня папа, Ильин, из армии пришел, хочет посмотреть ребенка… Ну че там? Да?! Ну чудесно! Не больше пятнадцати минут, это наше условие…

На столе у дежурной медсестры зачем-то посреди дня горит лампа под абажуром, дорожка света легла на линолеум…

— Она наврала. Мы тебя не пускаем. Она спит просто, просто спит… А че ты в серёгиной шубе? Никита, ну иди посмотри на нее, только тихо, шепотом… Никита, ты в гардеробную лучше сдавай, у тебя сопрут. Тут стаскивают пальто. У девочки одной стащили. Ну иди… Я тебя внизу подожду… Маску на нос натяни!

— Ха-ха, смешной! Иди…

Настюша в халатике:

— Никита, только когда будешь заходить, сними ботинки. Вот платочек отнеси. Ну иди.

Зашел (жарко в маске) …

Тихо.

Две двери. Одна в ванну. Другая — к ней.

Ботинки снял.

Через носки — холодок кафеля.

Ручки раскинула на подушке.

Масенькие кулачки.

Посапывает, и соска во рту.

Спит вместе с ней.

Укрыт младенчик одеяльцем красным мохнатым.

В чепчике.

— Софушка, кнопушка, кисонька, лапочка…

Это мама моя (все шепотом) . Она сменит Настену на дежурстве у девочки. Они как в карауле…

Ой, какая прозрачная кожица — нежнейшее личико, вдруг ручкой за одеяльце ухватилась и сосочку пососала… Что-то ей снится.

— А тебе денег хватит? Потом за сметаной туда поедешь… Ты все в холодильник поставил?

— Угу…

Спит, в кулачки воздух ухватив, будто качается на незримых качелях…

Спи, доченька…

13.11.80.

Синие ледовые полоски, накатанные в снегу…

К ночи почернели.

Слякоть у вокзала.

Все замазано хлюпающей чернотой.

Джинсы волочатся по слякоти отяжелевшими концами.

С разбегу ступаю на ледовую дорожку…

Секунда невесомости.

Ступни осязают гладкость сквозь ботинки.

Второй час ночи.

Я голый под одеялом, поперек кровати разлегся, читаю дневник Гонкуров.

Звякающее колыхание циновок у двери.

Маме не спится, сейчас обязательно заглянет ко мне и шепотом (властно) : «Свет выключай, выключай свет сейчас же! Глаза портишь! Завтра опять не встанешь!»

Заглянула…

О! Боже, как постарела моя мама:

— Сонюшка кричала… Я слышала, она плакала, и надо ей пеленки менять. Спи уже. Слышала…

В комнате душно… Отполировано.

Икнуть боишься.

И, черт возьми! Не покуришь…

Чахлый ядовито-зеленый комнатный клен — громадный тонконогий комар в сортирном белом горшке…