Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

— Сонечке он очень нравится… Сонечка под ним гулять будет, как в садике!..

Жуть…

15.11.80.

Мама Настеньки (Ирина Павловна):

— Тут у нас в ходу и ложки были, и игрушки. Вот, повесили на стены, вот на гвоздик. И Сонечка начнет дергать и все гремит.

Настя показывала софушкино барахло.

— Шубку-то видел ее? Во! какая у нее шубка: натуральная, теплая, специально для девочки. Вон и шапку мы связали какую — пушистую, белую, и валеночки… Твоя фотография… «Это папа!» — Она гукает и ручками цапает. Вот смотри, комбинезончики, вот импортные брючки махровенькие! Во! — какой сарафан у нас куплен — немецкий!

— Богатая невеста…

— Да-а, здоровья бы вот только побольше. Я смеюсь: тут у нас жених есть богатый — Кирюша, а Мария Николаевна: «Нет, у нас в Москве есть жених…» Вот еще два японских комбинезончика. Вот ботиночки. Будет ходить. А вот уж побольше… Тут уж ей колготки. А это я взяла простых, тоже на вырост, думаю, ладно, пригодятся. Все прибавляется, все прибавляется…

Целлофановый шум. Приятно мять эти пакетики. Ботиночки хочется съесть…

Тесть:

— Ну что, хвастаешься? А шубку показывала? Она у нас уже член семьи в полном смысле слова… Я говорю, Никит, человека-то по существу нет, а сколько с ней забот… А она: «Гу-у!». Погукает, и все тебе объяснения.

— Софьюшку-то, Никита, надо бы крестить, а то будет некрещеная, все говорят, примета плохая…

— Да, давайте…

— Ох-х! выросла бы только, здоровье было… А где твои стихи на рождение дочери? (За ушко меня схватила и ласково дергает.) Почему не написал?!

— Я щас прозу пишу…

Настенька складывает халатик:

— Какой свинарничек… А я вчера, я вчера, я вчера с тобой разговаривала вечером.

— Как разговаривала? Ты ж была в больнице?

— Я просто думала и как будто с тобой разговаривала… Никит, чего я делаю?

— Не знаю… тыкаешь меня пальчиком в спину…

— Считаю родинки…

Мы голые под одеялом…

в которой Никита, продолжая искать себя в отражениях сослуживцев, учится у Льва Толстого рисовать графические портреты

23.11.80.

Лейтенант Махов:

— На-а… (Махнул рукой шинельной.) Спасибо. Только ты сам здесь не кури.

И тут же дверку прикрыл…

Я:

— Товарищ капитан, мне когда на доклад идти, сообщать о происшествии?

— Не надо пока…

Пропал Иван Балабанык…

Юрка Годовиков:

— Да видел я его, товарищ капитан… Я его уже по шапке узнал.

Уже три дня, как вернулся я из Питера. Три дня… Лень навалилась. Слоняюсь. Пляска всяческих мыслишек. И все никак я ритма не уловлю. А пора бы…

Балабанык пропал…

Капитан разбирается с Годовиковым.

— Там телефон не звонит.

— Ну, я думаю, если б он был в паркнаряде, Харитоша мне бы позвонил сюда. Но я его видел отчетливо. Ну вот, он найдется… Я ему сам скажу…

Капитан:

— Ну ты тоже хорош гусь… Нет — надо сразу звонить!

Бужу дневального:

— Вставай, да прямо так, пошли в канцелярию, давай быстрей. Капитан:

— Слушай, когда сюда Балабанык звонил, ты подходил к телефону?

— Да, я.

— Во сколько это было?

— В полвторого.

— Ну а потом, он сам приходил сюда?

— Нет.

— Нет? Ага… Ладно, иди спать.

Годовиков:

— Не понял, тогда совсем не так сказал…

Капитан:

— Ну вот видишь, если б он его видел, сказал бы: «Да, видел».

— Ну а мне-то какой смысл?

— Значит, есть…

— Мне и подавно нет никакого смысла Балабаныка защищать.

— Звони, мож пришел?

— Да не отвечает телефон.

— Ну, ложи трубку. А чей на тебе бушлат?.. Ложи трубку.

— Ща … я (звонит) . Ну, ты не сходил?

— Бушлат на тебе чей?

— Не знаю. Одел чей-то, да вот щас одел…

— И во сколько он исчез… В два часа?.. Во сколько вы его видели в городке?

— В двенадцать пятнадцать.

— А щас час! Ну, за сорок пять минут он уже дойти мог… Все равно не могу понять, как это так: бежал, окликнули и сгинул?

— Ну ночь же. Я ж не сова… как я его догоню?

Прапор:

— Ну уж из самоволки прийти пора, блядь.

Капитан:

— А ну позвони три-семьдесят семь, пусть посыльный сходит, чтоб Харитонов позвонил сюда.

— Он, видишь, говорит: «Хули ходить!» А трубку Харитонов не берет.

Прапор звонит:

— Не отвечает, не берет.

Капитан:

— Ну ладно! Одевайся в бушлат! Пошли! Я щас пойду караул проверять, а там в паркнаряд зайду… Скажет, я тут спал. Это единственное, что ему остается…

По телефону капитан:

— Нашелся, говорит, что спал в селикагельной на мешках. Ну я его сейчас в отдел приведу, здесь разберемся…

Ночь… Все тает… Лужи раскололи асфальт на десятки сверкающих звездами кусков. Иду на доклад (Блеск-то от фонарей!) . Теплынь для зимы непривычная, выдохнул с удивлением: нет парка́ изо рта…

Ночь с 25-го на 26.11.80.

(Паркнаряд.)

Я вышел к луне,

Пишу в ее свете,

Можно разглядеть свою руку,

поблескиванье ногтей, линию жизни на ладони!

И все-таки

удивителен этот

сверкающий

шар, зависший

над миром.

Луна!

В ее блеске

морщинится хрупкий

лед,

Шелест

переворачиваемой страницы,

Тишь…

По крышам

бродит звенящий

морозец.

По крышам бродит звенящий морозец. Обледенелый асфальт морщинится в лунном блеске. И кажется, что это гладь озера волнует легкий ветер, и бежит по вздрагивающей воде тропа — взгляд далекого светила, и манит, манит, манит… Куда?

Мы люди,

Мы мечемся, мчимся и гаснем,

Грезим, пугаясь,

И любим впотьмах,

И раздираем,

Зверея от счастья,

Влажные звезды

Зубами на части,

Чтобы потом

Ковыряться в зубах.

Чудно! Выйти часиков этак в пять… Оросить, ошарашить горячей струей подмерзшую, заспанную землю и поразиться седому потоку облаков, луне-пловчихе и поголубевшим от мороза, что ли, заресничным звездам, хранимым черными впадинами ночного неба. А потом вернуться в «келью» свою, выключить свет и курить, посасывая малиновый огонек сигареты, дрожа и немея перед зарождающимся в окне утром…

День 26.11.80.

Сейчас почему-то вспомнилось: не так давно к нам нагрянул командующий в папахе (каракуль) — генерал-лейтенант такой-то. Смешно было наблюдать за нашими чинами, суетящимися вокруг него. Все утро нас муштровали к встрече. Он явился. Влетел на трибуну и, не замечая включенного микрофона, начал ворчать по поводу надоевших ему «всех этих встреч», на весь плац вопрошал дрожащего Шушко: «Сколько продлится это вышагивание под носом?.. Час?! Да вы что, уморить меня хотите?!» Начали его фотографировать, пальцем подозвал полковника Белякова (нач. полит.). Тот бегом к нему…

— Я, между прочим, особа засекреченная, так что уберите всю эту пиротехнику…

Тотчас стаяли… Потешно.

Возвращаюсь в городок, срочно вызвали готовить «соловьиную самодеятельность» к присяге. Сумрачный ветер сушит губы, холодит щеки и прочищает глаза.