Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

— «Сне-е-есу любу-у-ую боль, пойду-у на бо-о-ой с судьбой, мне только зависть не нужна!»

— А ты хорошо поешь…

— Кто? Я?.. Чего ты там написал? Набросал… так…

— А спой еще чего-нибудь.

— А что еще? А чего ты любишь, из репертуара какого певца? Если так рассудить, я только знаю Муслима Магомаева (мычит) : «В зимнем парке тополя так грустны, липы просят обождать до весны-ы…»

Он поет и не знает, куда деть руки, тело свое, глаза.

— «…но я лечу-у с тобой снова…» (Чуть разжимая губы, поет.) Хех! Лай-ла-ла! «…кричу „люблю“… и лечу я к звездам…» (Ногой отбивает такт, чешется от смущения.) Чего, Никита, пишешь все? Хех! Больше меня тянет на оперный репертуар, на классический такой… Что больше нравится петь — где сила и звук, такие классические произведения, что-нибудь патриотическое такое… «Най-най-на!.. Най-на-а-а! Ты при-и-ишла-а, и лишь одно запомнил имя твое-е!» Ты занимаешься пением? Ну тоже любитель, да, попеть? У меня тоже мамаша — слух неособенный, но любит… (Он воспитан бабушкой, «мамашей» и тяжелой атлетикой. Поет) «Бла-а-агодарю тебя… за все тебя бла-а-агодарю! (Свободно уже поет, обхватил спинку стула, качается, вот пересел, откинулся на спинку, и в потолок во весь голос, забывшись.) За все, за все бла-а-а-ага-а-адарю тебя!!!» (Сник.)

— Скучно тебе здесь, Вань?

— В армии-то? Да, конечно. Два года впустую проходят — ни попеть, ни позаниматься… «…во-о-о-оспоминания о давнем дне, когда однажды ты пришла ко мне-е-е… Воспоми-и-а-а-ания…»

Так вот, распевая, и ушел… Чистой, прозрачной души детина.

07.12.80.

— Когда-то я давным-давно лежала в больнице со снохой Арбузова… Известный драматург? Вот она говорила, что очень низкие оклады у артистов… Вот эти две сейчас таблеточки, а эти на ночь две… Так что везде низкие оклады… А в первую очередь, значит, надо беречь себя…

Это философствует, «значит», добродушная, добротно скроенная медсестра в санчасти… Вяжет варежку и рассуждает о жизни, о здоровье, о Суворове, о Пушкине… Двадцатиминутный обзор — пробег. Толстые очки, шаль поверх халата. Таблетки выдает, градусники, капли закапывает и рассуждает. Всю жизнь…

Сегодня дежурным по части заступил капитан Нейман — ком. бат. упр. командует:

— Напра-гоп! Нале-гоп!

Маленький, тщедушный, сутулый, жесткие тонкие губы, особенно верхняя. Постоянно кажется, что она замышляет что-то недоброе, и усики над губой. И носище — длинный, на великана — горбатый втягивающий носище, и два близко посаженных сверлышка, и… бас… Вот такой капитан Нейман. Юркая походка — на пружинках. А лобик? Где лобик? Нету лобика. Вот такой капитан Нейман — ком. бат. упр. самый страшный из всех дежурных по части…

Господи, пронеси…

Юрок Афонов:

— О! тебе новый блокнотик привезли. Теперь будешь все записывать. Опять. Зачем?

— Для души.

— Хих! Ты когда пишешь, тебе даже душе успокоение, да?

— Угу.

Ежик-Афоня напевает «крестьяшка-кряхтяшка», убирает сортир, как избу, без натуги, весело, с охотцой. Самый спокойный человечек в нашей батарее, самый приметливый. И нет у него врагов, потому что умеет терпеть — с ним Бог.

«А защитник „Спартака“ Зубков не торопился с броском, он подождал, пока Шалимов…»

«Впервые в истории мирового тенниса обладателями Кубка Дэвиса стали два теннисиста из ЧССР…»

«По сведениям Гидрометцентра СССР, в Советской Прибалтике шесть-восемь градусов мороза. В Молдавии — два-семь, на Урале — понижение, в Ленинграде — двенадцать-четырнадцать градусов мороза, небольшой снег. В Москве!..»

— Отдел, строиться на вечернюю прогулку!

— Никита Никич, все пишешь… Хватит. Я у тебя сожгу это когда-нибудь.

— Сожжешь?

— Сожгу, порву. У нас вот один старик, да не старик даже, математиком работал, все время занимался, занимался, а теперь люди его боятся. Он к машине или к дереву подойдет, пощупает, похлопает и ничего не скажет, отойдет молча — с ума сошел.

Лейтенантик-петушок ответственный по отделу сегодня — добрейшей, вроде, души человек.

Зимой от снега, что ли, голоса — как тонкокрылые птицы, лишенные полета.

Странные мысли. Мне кажется, что самый таинственный, ранимый и далеко еще не всеми оцененный орган у человека — ухо… Заберитесь туда спичкой, и вы согласитесь со мной. Спросите у Шептуна… О! Он знает это. Практики наушничества умеют ценить трепетный огонек человеческого слуха.

08.12.80.

— Шестая, в ленкомнате рассаживаться!

Петушок:

— Так мне, пожалуйста, стульчик! Ну принеси, принеси! А! ну ладно… Та-ак, здесь весь личный состав собрался. Ну хорошо, в двух словах… Собрались мы по поводу сегодняшнего несения караульной службы. Так, пожалуйста — Козлов…

Сержантик Коля Козлов:

— Значит, так, пришел Ряпушинский, зашел. Сначала зашел в столовую — тряпка, крошки — порядка нет, потом в сушилку — порядка нет; «четыре», короче говоря. Кому-то будет отпуск, одному с отдела. Как вы службу несли, вам лучше это знать. Сколько раз говорил: в сушилке не спать! Балабанык! — рога отшибу! Шутки шутками, но дальше… Что произошло, точно я не знаю. Мамедов, ты же знаешь, что всегда надо бегом бежать. Ты, что же, не можешь бегать?! Тут мне говорят, что ты не можешь и двадцати шагов бежать. В общем, он отказался бежать… Зачем вы это, у кого вы такую привычку взяли?.. В карауле же не пашут. Теперь и ты. Боба, да? А вдруг ты кого-нибудь возьмешь и застрелишь? Зачем ты на такую мысль-то навел? За что ты Балабаныка обещал застрелить, а? Ну что? За то, что он закурить, что ль, не дал? А-а за что? За что, за что ты его обещал застрелить? А завтра меня, да? Вот так пойдем в караул, и я буду сидеть, мослами стучать, а ты вдруг придешь и застрелишь!.. Садись, Мамедов… Ну вот так вот, короче, смотрите, я предупреждаю здесь всех любителей острых ощущений. Майор Машков уходит на пенсию, больше за вас дрожать некому.

Петушок:

— Так, ну что, Мамедов, поднимись и скажи: «Я вас щас всех постреляю!» Будешь говорить, а? Ты говори, все говори, здесь тебе рот затыкать не будут. Но подбирай выражения. Хорошо. Садись, товарищ Козлов. Так, разводящий, конкретизируйте, как это было.

— Ну я сидел… Вышел, посмотрел на часы, время было без пяти. В комнате отдыхающей смены — Мамедов и Самиев. Скомандовал «бегом», сам побежал. Не хотят, один говорит: «Я больной», я говорю: «Больные в санчасти…» Он меня оттолкнул! Говорит: «Я тебя застрелю! Если не застрелю, в казарму не приду!»

— Так было?

Гробовая тишина.

— Так было? Мамедов, мы с тобой щас разбираться будем. Ты свое слово скажешь о дальнейшей службе.

— Свое слово… (Непонятное бормотание.)

— Причину объясни, пожалуйста, в чем причина? Ты против кого кровную обиду имеешь, а? Мамедов, имеешь обиду против? Нет? Нет, а? Не слышу я. Он командир, он вправе требовать с тебя. Он же не только в своих личных интересах. Это же общее дело делают, у? Вот если б он дал бы свое хэбэ тебе и сказал бы, подшей, то здесь ты вправе сказать: «Не буду». Но это, что требует служба, устав обязывает делать. Не сам он. Нет. Мы же в армии с тобой, правда, в армии? Тревога — мы будем бежать, а? Как? Бегом. Непременно только бегом… Какое имел право ты грозить, а? Какое имел право, а? Это ж тоже грубое нарушение. Угроза начальнику — это, дорогой мой, военный трибунал, тем более оружием, если б была бы война, он бы тебя расстрелял или я бы тебя расстрелял. Ты понимаешь, на что ты нарываешься, а? Понимаешь? Ты что, не хочешь мирно спокойно жить, а, Мамедов? Тебя отец дома бил, а? Не слышу. Нет, да? Мать била, а? Нет. Ну а что ж ты заставляешь, чтоб тебя здесь ругали, а? Я не понимаю, чтоб били, ругали, а? Другой Мамедов, что такое с ним, а? То, что там ему Сарсенбаев сказал, что ефрейтором не будет, но ведь это ж не кровная обида, Мамедов, а? А ты уже мстить собрался… а, Мамедов? Или меня командир части вызывает, поругает, накричит на всех, а я против него, что, кровную обиду, да? Ну я пойду дежурным по части, я его пристрелю, а? По-взрослому надо мыслить, серьезным быть пора, дорогой мой, ты подумай, конечно, поразмысли, но чтобы дурных мыслей не держал, предупреждаю. А пока я тебя от несения караульной службы освобождаю. Осознает и поймет, тогда будет ходить, понял? А? Я не слышу? Ты меня понял?