Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

— Угу…

— (Даньке.) Вот еще один лазит, не спится ему!

— Ни хуя не спится, бля! Со вчерашнего вечера ни хуя не спал!

— Иди спи.

— Да не спится!

Мается с сигаретой: голову на руки, за партой в портках белых нижних. Резко встал, пальцем притушил.

— A-а! Все одно пойду… Никит, я там в тумбочке порядок навел, ты уж держи… Кит, иди спать, уже двенадцатый час, Кит!

Карасенков (усатый прапор) пришел, щас пизди́ть будет. Иди спать, Никита! Есть у нас, кстати, еще один прапор усатый, но тот похож на… усатую девушку, с часто моргающими, густо ресничными глазами, узкоплечий, тонкорукий, прапор тот — Ангел на армейский лад… Ангел.

11.12.80.

Старшина Присяжнюк с утречка нам вставляет:

— Запомните! Труд никогда есчо не был позорным для человека, а был всегда достопримечательным. И последнее: ходите вы дежурным по отделу, значит, проверяйте, я тут показал одному — стекла… Сейчас идет зима, значит, двигаются морозы! Проветривание помещения возлагается на наряд, и тут есть требование командира к окнам, которые имеют склонность к обледенению… Сушилку очистили, значит, несите туда сапоги, портянки сушить. Теперь насчет бани. Товарищи сержанты, когда баня есть, здесь сконцентровываю и отправляю. В уставе записано, что лица, не сумевшие, отправляются под командой одного из сержантов, так что не считайте зазорным. Белье теперь будут давать централизованно, так что следите там, в бане, чтобы не увели, такое может быть, бывало. Вот такие вопросы, служебные и житейские, надо их, как говорится, поминать… Или я вот говорю: «Утреннее время — возглавьте людей эту горстку и организуйте уборку! Это будет похвала, конечно, вам!»

Водонапорная, серого кирпича башня ферзей высится над складами, казармами, лесом… Мы возвращаемся с объекта. Снег, оттеснив все остальные звуки, скрипит, возмущенный нашим расхлябанным шагом… Чудо дня зимнего.

Рыжеголовая розовых покрывал утренняя дама-голуба — солнышко ясное. Обозлилося, рассорилось с лесами и долами… Амазонкой-истеричкой, стражем медношлемым, чудом холодной красоты мир живить, пугать вышло, солдатиков слепить, снегами сверкать. И обливаются деревья солнечным потом… Дальним дымком над лесом верхушка ели.

Дежурный:

— Никит, сколько вас человек пришло?

— Человек двенадцать, а что?

— Ну, жрать-то им нужно, мне сказали три порции оставить шестой батарее. Я и оставил.

— А что они жрать-то будут?

— Не знаю, сам разбирайся, я лично не пойду — не хочу есть…

— Чего это?

— Что ты пишешь, насчет ветеранства, да?

— Да нет.

— О жизни, да? Разреши книжечку посмотреть? (Листает Шкловского.) О прозе читаешь, да?

Сигаретку выудив из кармана, перешел к другому окну успокоенный.

Вот случилось сейчас, в восемь часов вечера, между усатым Ангелом и Турманидзе. Резо вчера вернулся из госпиталя, ногу ему оперировали (и еще с ним двое, они здесь не важны) . Расположились в глубине казармы на дальних кроватях посмаковать купленные в чайной булочки, коржики, молоко. Турманидзе уселся на кровать к тумбочке и чавкает. В казарму забрел Ангел, он огляделся и сделал ряд распоряжений. Поправить табуретки, звук у телека уменьшить… И вот он видит наших пирующих, те его… (пауза).

— Слушай, вы бы встали с кроватей, чего вы уселись на них.

Как жаль, что я не могу дословно передать тот взрыв, который случится буквально через минуту… Ангел настаивает, Турманидзе вскипает:

— Слушай, ты кто такой, чего ты мне здесь приказываешь, ты кто такой?!

Обезумевший Резо, щеки дергаются, пена подкрадывается к уголкам губ. Он навис над бедным Ангелом и водит под носом у него наглым, дразнящим, хамским пальцем. Пробует Ангел увещевать, пробует Ангел кричать… Распаляясь, распоясываясь, опорожняется (на беднягу Ангела) Резо — с ног до головы всего, взахлеб, перебивая сам себя, теряя окончания, сотрясаясь от бешенства. Вот уж сдернул ремень, но еще остались крохи разума, не по Ангелу, а по кровати, как по лошади, — наотмашь! Взвыла, взвилась на дыбы койка гордая, пошла медведем на Резо. В глазах потемнело у толпы соглядатаев. Не отступил Резо, жахнул об пол пакет недопитый, пошел с ремнем на Ангела, опешила кровать, на место грохнулась. Тут уж мы вмешались, стали бойца за белы ручки хватать, я за пряжку уцепился, чтоб не саданула кого ненароком…

— А ну отпусти, дай сюда, дай сюда, говорю! Ну-у, отпустите, вы!

Рванулся, вырвался, оскалился, ерничает:

— Удавлю, пидарас! Ну что, ну что ты, генерал, да?

Наизмывался вволю, ударить — не ударил. Не нашелся Ангел. Хоть спокойным казаться-то, чтоб руки не дрожали, закурить не закуришь — спичка выдаст. И придется «на губу» сажать, дело поднимать, в злобе пачкаться. Нарушен покой «ангельский», озноб Ангела бьет, вот-вот в обморок грохнется. Возвращается разум к грузину, но еще кипит кровь, и сквозь ор его силятся крючочки примирения, только колечко набрось. Но уж нет колец у прапора, все посдергивал в пылу отступления. И хотел бы он затишить все…

— Ну, завтра, завтра, завтра разберемся, завтра… Завтра разберемся с тобой. Во всем разберемся!

— Да разбирайся ты, разбирайся! Один ты такой, разбирайся! Не могу уже!!!

А потом льет дождь… Где-то Ангел сейчас?.. О чем думает, за что грызет себя? По воздуху, осерчав, сапогом пинает? И курит, курит, курит…

А вокруг Резо Турманидзе собрались «собутыльники» (по молоку) , и, насупленный, он, губы сжав, стоит в телек пялится. Я говорю:

— Резо, завтра ты должен, я все понимаю, я тебя понимаю, Резо, но ты должен завтра удержать себя. Если ты будешь вот так, как сегодня перед ним, тебя посадят, Резо, и не «на губу» уже…

Молчит, слушает, прикидывает, еще не раскаивается, но… Юрок Афонов лужу молочную тряпкой покойной, тряпкой скептичной собирает, в ведро выжимает. И, в общем-то, не о чем нам всем здесь говорить друг с другом, ибо никто правду в глаза не скажет, кому охота? Да и где она — правда? И при чем здесь она? И только кровать сдергивает вдруг на наших глазах с себя одеяла, матрас скидывает — об потолок аж! И сжимается кровать яростная в ком железный и выпрыгивает в фортку!

— Не могу с вами! Не могу с вами, гаденышами трусливыми и злобными, в одной квартире жить!

А может быть, она и не права? Кровать — существо с отсутствием наличия души.

Провокация, бездумной вещи человеческих столкновений не терпящая… впрочем, что в столкновениях сих человеческого?

Резо, видимо, знобило. Он сидел на табуретке, накинув (устав воспрещает) на плечи шинель, и смотрел программу «Время»… Брежнев возвратился из Индии… Пожимает руки «и др. официальным лицам», «среди встречавших — временный поверенный, а также дипломатические сотрудники…» Взбесившийся железный комок мчится к Шереметьево…