Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

Даня:

— Рисуешь, Андрюша? Бери по пятьдесят копеек за лист — рублей сто наберется!

Андрей:

— Ты что, тоже хочешь заработать?

— Мне чужие деньги не нужны. Я на гражданке вообще не имел обыкновения деньги таскать.

— Ты что! Я вообще без денег не могу, я себя вообще за человека не считаю тогда!

— А я не могу, даже если нужны деньги, не могу их таскать… Ты мне дашь потом срисовать «Обратной дороги нет», я себе в альбом вставлю. И на самом деле — «Обратной дороги нет!» Ебал я эту армию! (И все время чувствовалось в подтексте: «И тебя в том числе».)

Ушел…

Опять сортир…

Дунаев:

— Блядь, кого они гоняют! (Рядом моет ноги притихший Сахибов… Нашего призыва.)

— Это ж отличные (похлопал Сахибова по спине) ребята, великолепные ребята, ты посмотри, какие лица у них. А Сарсенбаев говорит: «Я в наряд вступлю завтра, вешайся, Хачатурян, вешайся!» Вешайся, говорит, кому он это говорит? Своему же призыву говорит. Человеку такому же говорит. Все забыл. А это (на Абиева) , этот хуже же хуже… А барином здесь… Ему можно, а?!

— Ты, заткнись ты, ебоно в рот! Помолчи чуть-чуть, блядь, петушиный голос!

— Ты что это мине говоришь, да? (Но заткнулся.) Ха-ха-ха!.. А? Никит, это он мине говорит?

Я молчу. Обожгло.

И я… Я должен выступить на тропу войны, иначе бессмысленны все писания эти мои…

И опять дело с Балабаныком закручивается…

Сабир:

— Бля, я такие дела делал! Меня никто не ловил. А эти, бля… Рюмку вина выпил. Щас пять суток пойдет…

Дневальный:

— Никит, иди спать, щас Давидянц сюда придет. Вон Керимова разбудил, выспрашивает по телефону.

Сабир:

— Давидянц там в паркнаряде.

— Давидянц? В паркнаряде? А? Что случилось?

— Не знаю, бля, поймали их…

Керимов:

— Давай, Ильин, отбой, бля, ложись быстрей.

— Ложусь.

— Этого Балабаныка посодють, точно, бля… Ох, и дурак какой!..

Я и Камо.

— Ну что, сбегал за Маховым?

— Сбегиль! Там дом не написали — 11 или какой? Я вместо «Махова» сказаль «Бахов». Там патруль, они мне сказали второй дом… Потом я помню: «Этот Бахов не наш, он в спортзале работает!»

— Дежурный, к телефону!

— Вот щас мне пизды дадут… (по телефону) Товарищ подполковник, я не нашел… Там дом — не написали номер…

— Сафаралиев?.. Да! Пошель, пошель, товарищ подполковник! (у дневального) Сафаралиев давно ушель? Нет, недавно, товарищ подполковник. Все!

— Так он дома, подполковник?!

— У-у, Махов, Бахов — один хуйль!

— О чем думаешь, Камо?

— Ну-у, книгу читаю… Дурьян… Ну, это я взял там… Мне армян дали… Много армян эту книгу читаль. Ты полтора года служить? Короче, год осталось?

— Да, а что?

— Да так, нормально, да. Зима уже скоро закончилась, потом лето и… домой. А мы еще один русский зима!

Я (увидал в окне) :

— О! Идет, идет Колесников (майор) …

Вскочил Камо. Выбег навстречу:

— Товарищ майор, подполковник Давидянц приказал вам позвонить сорок пять — один.

Тот на ходу:

— Все понятно. Ты чем занимаешься? Ага — так…

Прошел кто-то, резко ударив дверью… За окнами приближаются голоса.

Срочно конспирируюсь в постель.

Несмолкаемый хлюп стекающей с крыши талой воды. Покурить бы…

Лязганье подковок Камо по кафелю коридора…

Кто же это прошел? Хнычет дверь… Кто-то, видимо, задумался или заговорился.

Завтра узнаю, чем все это паркнарядное идиотство… Явственно слышу, что кто-то кричит за стеной, в канцелярии… Майор! Это он! Вот, хлопнув дверью, выскочил на улицу… С улицы гогот, хлюп в фортку. Обдало теплым, какой может быть при тающем снеге, ветром. В черной масляной луже — растаял натоптанный снежный настил — плавает, покачиваясь медузой, фонарный блеск. Фонарь тупо уставился в эту лужу.

Под ветром трясет кудлатой мордой своей, словно силится протрезветь. Была бы сигаретка, вырубил бы свет и любовался этим голубым таяньем, его переходами, умираньем. Смотрел бы, как проступают на бледном теле черные пятна вечности… Сажа!.. Са-а-жа! Сказал бы Женя Кириллов. Тс-с, прислушайся!

Тает…

17.12.80.

Утром уже стычка. С кем? С Нагиевым.

Козлов:

— Ты чего, Никит, с ним?

— Коль, я тебе так скажу: если спрашивать, то со всех. А если не со всех, то вообще ни с кого! А то царьки, понимаешь ли, у нас уже начинают вырастать, пупчики. Уже другими начинают помыкать, а мириться с этим нельзя!

Колька:

— Так, слушайте сюда! Не рассчитывайте ни на чего хорошее этой ночью, ясно! Щас придет Долгов, я не знаю — с этими друзьями или без них. Так что не попадайтесь лучше под горячую руку… Семь бутылок выжрали, сволочи!.. Встать, смирно!

— Вольно, садись!..

Скоро обед уж. Я рано сегодня пришел с объекта… Обманул всех, сказал, что Деда Мороза надо репетировать в школе, и меня отпустил Долгов, и я пошел по дороге.

Снег подтаял где только можно. И образовалась на дорогах ледовая корка, кое-где крепкая. Светло и тихо. Небо затянуто рыхлыми усталыми облаками, но есть чудные — синие с розовыми просветами. Деревья совсем-совсем голые, но, когда идешь, ветки приобретают ажурность. Идешь медленно, но кажется, что мчатся они вместе с тобой по воздуху.

Вот царство робких тополей,

Мерцающих в прозрачной сини,

За ними — даль,

А там, за ней,

А там, за ней, — подтаявший хрусталь России.

Ничего уже не смог добавить к этому странному пятистишью.

Для вида сходил в клуб, там побыл полчаса, потом забрался под клубный чердак и стал читать Толстого.

— Понимаешь, Резо, человечество просуществовало уже тысячи лет. И все время люди, самые, может быть, лучшие люди, писали книги, рисовали. Они как бы сохраняли свою жизнь, понимаешь, все, что они о жизни поняли — записали! Это ж какая мудрость! И кажется мне, грешно не стараться узнать, что ж они там написали, а? Как ты думаешь?

Молчит Резо.

— Короче, в техникуме я учился, в карты обычно играли на деньги до утра, часов до трех, до пяти. И вот однажды… Парк темный, темный… такие толстые деревья. Из-за дерева выходит девка, лицо белое-белое, лет двадцать, в черном: «Мальчик, проводи меня…» Хмель сразу вышел, пиздец. Потом на другой день опять пошел в карты играть. Но уж парк обошел. Там улица. Старик выходит с костылем: «Мальчик, проводи меня». Потом рассказывал, не верили. Говорят, какая-то подруга с блядок шла, на хуй! А говорят колдунов нет. Есть! До хуя их! Короче, у нее в школе, когда учился, в Рязани еще… И, короче, брат мой двоюродный женился и про мать жены говорят, что она колдует, но только еще не определенно… Короче, вот что получилось. Мы к девкам ходили. Залезли за подсолнухами к своей родной, к этой… А брата не было, он был в лугах, короче, одна бабка! Темно уже… Накрутили подсолнухов. Дверь скрипнула… Мы бежать. Знаешь, такой испуг непонятный, бежим — какой-то гогот лошадиный, бежали всю дорогу и прибежали не в свою деревню, а в другую, километра за три… Мы около клуба сидим, семечки щелкаем. Подходит собака и смотрит. Я ее подозвал, но собака раз — в темноту!.. Ну вот… мы пошли в свою деревню. А потом, через два дня эта бабка рассказывает — родственнички-то ко мне за подсолнухами. Вот откуда она могла узнать?!