Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

Сходил на доклад… На дороге по пояс голый солдат обтирается уже начинающим таять, но еще пушистым свежим снегом и смеется.

В Москве умирает моя бабушка…

— Как уж суждено, как уж суждено… — Мама в телефоне. — Может быть, ты приедешь… Отпустят тебя, может быть, завтра, попрощаешься.

— Мама, она вас узнает? Что она говорит, как смотрит?

— Ну что она говорит… Ты помнишь, что завтра Сонюшке шесть месяцев, мы будем звонить, поздравлять…

— Але, Антон, ну как ты? Тебе звонил Семен, передал блокнотик? Слушай главное!.. На днях в Москву нагрянет Даша Кибрит… Вот щас слышно? Даша Кибрит нагрянет в Москву… Она будет звонить тебе и скажет: «Здравствуйте, Антон. Я Даша Кибрит». Ты ее свяжешь со мной… Она очень интересная, Антон… Антон, у тебя что, неприятности? Дома, да? Мама? Она где, в твоей комнате сейчас? Понял… А ты меня понял? Антон, я написал тебе письмо, но решил не отсылать… Там про то, что ты отчаялся… Отчаялся ты? А-а-а, да ничего, ничего. Не важно. Это я шучу… Антон, если надумаешь приехать, приезжай в субботу… Как ты меня сейчас слышишь? В субботу… Ну да! Может быть, завтра я буду в Москве, у меня бабушка умирает!.. Сейчас очень плохо… Восемьдесят четыре. Я говорю, ей уже восемьдесят четыре… Ну хорошо, Антон, до свидания. Але, але, але! Не слышу, что? Але… Черт!

Данька ночью (об Адилове) :

— Ну что, Никит, убедился?

— В чем?

— В хамстве.

— Это не хамство, Дань, это иное… иное. Иди спать лучше сейчас, ты уже засыпаешь совсем.

— Спокойной ночи, Никит.

— Угу.

В чем они хотят меня убедить? Что все есть злоба и нет добра (в этом мире?) А может быть, они хотят, чтобы я убедил их… Не бояться, боятся правды этой, ибо слишком уж тогда по-другому надо жить.

Дракончик, твоя пора пришла… Шмякни о пол хвостом.

— Только рано, милостивый сударь, отчаялись…

— Высокопарный болтун!

Гена Трухин:

— Никит, у тебя закурить не будет? Не могу никак заснуть, кашель замучил… Спасибо, Никит.

— Ты куда?

— Спать пойду. Щас, думаю, пропотеть… Щас шинель, два бушлата, хэбэ…

— Дозвонился до Мишки?

— Да.

— Он не знал?

— Знал, ему Серега сказал, вот несчастье-то.

— Она у него сильно болела?

— Да-а! Операцию сделали.

— А у меня бабушка умирает в Москве щас.

— Умирает? А почему ты думаешь, мож болеет? Сколько ей?

— Восемьдесят четыре года.

— Возраст… У тебя, Никит, никаких таблеток нет? От кашля, ну вообще, чтоб пропотеть.

— Нет, у меня вообще нет таблеток… Мож, у него есть?

— У кого — у него?

— Ну вот у него.

— У кого — у него?

— Ты чего, не видишь?

— Ха… Все шутишь!

— Дракончик, дай ему таблеток, Дракончик!

— Возьми…

Делает рукой так, словно берет.

— Взял уж… Ты все свою историю пишешь? Тебе легче… Бля, я вчера тебе говорил, что пойду читать. (Он читает по моему совету «Воскресение».) Хуяк в тумбочку — а книги нет… Александров, пизда, в караул забрал, сука!

— А сегодня ж ты читал?

— Ну вот как он пришел в шесть часов, так читал. Вот он пойдет на суд, бля, Нехлюдов. Ладна пойду я, на хуй, мучиться, завтра должен встать мокрым… Ты тоже уже сопишь… Спокойной ночи!

— Да это не я, Ген!

— Что?

— Не я соплю…

— Как?

— Да вот он, он!

— Кто?

— Дракончик.

— А. Ха-ха-ха! Да!

Ушел.

— «…ибо необходимому человек должен покоряться…» и т. д.

Даня:

— Чьи слова?

— Гегеля.

— Никит, я с тобой согласен… Но только не с этими людьми, бля. С ними согласиться — и на шею сядут! Рабом будешь, швалью! Ох, с этим будет туговато — ох, бля. Никит, помянешь мои слова… Те хоть орали, а этот будет кулаки в ход пускать. Но уж тут я не выдержу, котелок ему размажу. А пойдешь доложить — доносчиком назовут. И Давидянц не любит тоже доносчиков.

— Его скоро уберут от нас.

— Почему?

— Так я думаю.

Колька Козлов:

— Кому не спится в ночь глухую?! Никит, почему мне не спится? А? В караул не ходил, вроде, а не спится.

Даня:

— Где ж ты, Николай, так заправился?

— А ты чего не спишь?

— Да не хочется.

— Что ж с тобой будет, когда ближе к дембелю жизнь пойдет?

Коля (о целине) :

— Собак жрали! Собак жрали!

Даня:

— Наших?

— Которые гавкают, бегают… «Свежесть», зубной эликсир, пили… Там как начнут в стенку все бросать. А с другой стороны кирпичи валятся на офицеров, так те только к следующему вечеру появлялись, а перед тем узнавали, протрезвели ал и нет… Ну так вообще-то туда стоит съездить. Там захотел в кино, на танцы пошел, там так: «Товарищ капитан, у меня девушка появилась!» — «Иди еби, только чтоб не рожала!» Это у нас был Яковец каждый день в стельку да в стельку. Там бесполезно! Он неврит схватил, у него там на правой ноге ступня отнялась, домой на лечение съебался!

— То есть, в общем, там офицерье крупно зарабатывает?

— Крупнейше! Но они там пьют безбожно.

И опять натыкается разговор на Адилова:

— Апосля истории с Тимофеевым ему как предложили: «Разжалуем — оставим». Он: «Нет!» Короче, перевели в десятый отдел, ну а у меня там половина земляков… И как-то раз я встретил одного в санчасти: «Ну как там Адилов?» — «Он мудак из мудаков:

пиздим!..» Короче, его там сломили, били так, что харкался кровью… И тут началось: слово сказал — в ебало! Он решил перейти, его не переводят, он начал пить… С надеждой на что? Чтоб перевели. Ну вот и перевели… А вроде, с ним вышли в туалет, ну я, вроде, раз с ним по-мужицки хотел поговорить… Он мне сразу: «Начинаю службу заново…» Потом на меня: «Ты плотно занял мое место». Я ему: «Смотря кто чье». И он сразу раз: губу закусил и в окно глядеть…

«И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья…», — Н. Гоголь «Шинель».

24.12.80.

Ночь. Крики. Упругие. Резкие…

Я, мальчонкой дрожащим, в ленкомнате, и кажется ему (мне) , что страшные злые люди там за стеной решают, как погубить его. И почему-то обязательно представляется скорое будущее, и он уже среди тех страшных людей, и они мучают его (меня) …

Крики. Упругие… Резкие.

Не считающиеся ни с ночью, ни с горлом крикуна.

Воздух рвут, как перину… удары кинжалов.

Звереют с каждым ударом.

О чем кричат они?

О том, что кинул Хачатрян бычок на кафель и не хочет его поднимать…

— Убью, еби тивою мать!

А вот уж и угомонились.

А через пять минут — смех…

Во! Запел Хачатрян… Что за люди?!

Все-таки все тает. С крыш и деревьев шлепаются капли.

Настырное слюнявое хлюпанье.

Раздражает, как сморканье.

В кране тоже набухает и плюхается потом в умывальник капля.

Улетающее состояние сосредоточения на этих столь разных по причине и столь сходных по форме процессах… Кран вот возьму и заверну покрепче, а с тем заоконным не поделать ничего, разве что уши заткнуть.