Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

Пьяный Адилов входит в ленкомнату:

— Никиточка, ты все пишешь и читаешь такие толстые книги. Что это?

«Это душа моя

Клочьями порванной тучи

В выжженном небе

На ржавом кресте колокольни.

Я одинок, как последний глаз

У идущего к слепым человека».

— Что это?

— Это стихи, Сережа…

В дверь входит человек в белом исподнем и с запрокинутым на плечи коричнево-блестящим стулом.

Легко держит левой рукой за ножку. «Эх-ма!» — и грохает стул об пол! — «Остоебла армейщина! Бля! Ты вот здесь сидишь, крыса книжная. Га-га-га! Пшел вон!»

Исподлобья:

— Сигарет можно?

— Одна осталась.

— Один.

Отходит задом к двери, в руках у него уже щетка. Подметает.

Полный бред…

Но ведь это же письмо Никому. Пишу, что в голову взбредет:

Заартачился снег, посинел

И сгромадился в бляху,

Запотелая задница дамы

Разит крокодилом,

Вырастает узор на стекле

Стервенеющим Бахом,

А бесстыжая девка

Уютно балуется с милым.

Разболтались цветы

На дырявой копеечной грядке,

Забренчали нервишки у деток,

Играющих в прятки,

Но тропой ледяною

Шагает упрямо корова,

Только ей, элегантной,

Никто не поверит на слово.

Разрешите представиться —

Вот я артист и миляга,

У меня клерикальные почки

И благообразная фляга,

Хотя в общем-то дело не в этом

И, конечно, дело не в том:

Просто смотрит

Сквозь бант бинтом

Трагический быт поэта.

Я не умудренный,

Не выспренный —

Я искренний и моложавый,

К моей ласковой лакомой истине

Подбирается

Жало державы…

Подбирается.

И опять я шагаю на объект.

От мороза — белесая муть над землей и ком слепящего солнца.

Солнце пульсирует рыжими кругами в глаза.

А Керимов, наш старшина, начинает звереть:

— Бегом! Марш!

И бежим, леденея и сопя…

— Газы! Быстро, быстро! Для всех газы! Самиев (визжит) , ты что?! Еб твою мать! Ты что?! Обурел, салага. (Бьет его, не умея сдержать неврастеничный свой пыл.)

— Да куда ты его бьешь, у него ж рука больная?! Он же не может быстро натянуть маску эту чертову!

— Бегом! Марш!

И бежим, бежим, бежим!..

— Направляющие, на месте! — Ко мне, в меня с размаху. — Ты что, Ильин, тут выступаешь! Ты еще салага передо мной, понял?! Вспышка слева! Всем команда — «Вспышка слева»! Встать! Вспышка справа! Бежать! Бегом! Марш! И бежим, бежим, бежим…

Ночь с 8-го на 09.01.81.

Я и Афонов Юрок.

Я:

— Постирал?

Кивок.

Курит, вдевает наутюженную только что хэбэшину, домашний, расстегнутый.

— Как быстро время ночью идет, да?

— Ага.

— Вообще, ночь — это лучшее время в армии… Правда, можно вернуться к себе…

— Ага.

На морозе так сейчас мерзнут уши, что зажимаешь их обеими руками и бежишь. Со стороны кто-нибудь, если бы был кто:

— Вот человек, который ничего не хочет слышать, слышать ничего не хочет…

Но я хочу видеть и вот с зажатыми ушами щурюсь на мир. От фонарей у всего ночью черные тени. Когда на улице сильный мороз, как сейчас, все словно упаковано.

Даже пар изо рта.

От мороза пальцы худеют.

Коротко: Юрок Долгов — дневальный у меня сегодня, разбудил я его, пошел на доклад, вернулся, уткнулся в книгу, из сортира голоса, шарканье по кафелю — тела сшибаются.

Я — туда. Долгов душит иссиня-бледного Дунаева — щуплого, со страшным лицом. Оттащил, за плечи ухватив. Мускулы Юрка под ладонями моими — шары напряженные. И у обоих дрожат пальцы и голоса.

Испуганный и жалко пытающийся преодолеть свой вечный страх Дунаев.

И Долгов уже через полчаса:

— Блядь, только, сука, сигаретой нос прижег. А он не спал ни хуя, когда я его будил, ёбт.

— Ждал, что ли?

— Не знаю, ёбт, я до него дотронулся, и аж, хуяк, уже встал сам, бля!

— Ешь хлеб.

— Да не, на хуй… Ты что, со столовой, что ль, принес, а белого, что ль, не было?

— А черный вкусней.

— Вкусней? (Улыбнулся и курит.) Надо завтра до обеда подойти, скажу: «Отправляйте меня в командировку!» На хуй, блядь, спокойно там пожить. Четыре месяца осталось, не охота связываться, ебты, бля, когда я пришел, все, бля, осенники были здесь. Вот эти осенники, которые уволились. Я ж с ними каждый день сцеплялся. Вот в наряд идем, мне не понравилось, как он меня поднял, — хуяк, блядь! Понеслось. А щас, хуй ли — не охота залетать (все курит и жует сахар )!

— Ладно, пойду разбужу комбата…

— А че он?

— Да он спит… Товарищ капитан, без пятнадцати пять.

— А?! А-а-а!

Возвращаюсь, и вдруг мне Юрок:

— Слушай, а «скерцо» — что это такое?

И я объясняю ему, а до того рассказывал о Волгограде, о поэтах, о студенте и осветительстве, о Фениксе, о Диме Багове, о Пушкине. И он вспомнил неясные строчки из поэмы моей и вот спросил.

— Скерцо… А как у меня там, Юрок?

— Ну, там так: «Ты сыграй мне прощальное скерцо…»

Встал капитан, заспанный, пьяный от сна, пошатываясь, прошел в каптерку. Оделся. Шинель голубая, вышел в мороз.

Рассказываю Юрку о футуристах, о молодом Маяковском, о том, как они сидели под роялем, о тишайшем председателе земного шара. Иду в сортир «покакать». Он читает Корнея Ивановича «Современники».

Нелепость…

Ночь с 9-го на 10.01.81.

Сочиняю:

Незнакомое насекомое,

Бестолковое, щуплое, тихое…

Эй, любующиеся мадоннами, —

Это тоже чудо великое.

Привокзальная бестолочь, спешка,

Зубоскальство и мат второпях,

Мой герой, пьянчужка и пешка,

Третьи сутки уже на нулях.

Здоровый детина, молодец с тоненьким голосочком (не сдунуть!) :

— Разрешите войти.

— Ну!

— Товарищ сержант!

— Ефрейтор я.

— Товарищ ефрейтор, у вас спичек нет?

— На!

На цыпочках. Он в тапочках, это очень смешно, такая громадина царедворничает ко мне, двумя толстенными пальцами, как живую бабочку — пыльцу бы не попортить, берет спички:

— Спасибо. Разрешите здесь прикурить?

— Давай.

Вздрагивая от чирка спички, прикуривает.

— Спасибо.

Пугаясь громкости тапочек, путаясь в собственных шагах, выходит, ласковенько притворяя за собой дверь — черт! скрипучую! Такое только в армии!..

Продолжим:

Ему тридцать девять сегодня!

Вот, вроде, удобный момент —

Девушка, милая, родная,

Подайте нищему на обед.

Выщипанные бровки

Лепечут сметенный ответ:

Поверьте, ей так неловко,

Но даже копейки нет.

— Что ты говоришь? Какое государство?

— Бенелюкс тут, вроде, написано, который входит в блок НАТО?

— Ха-ха… Люксембург, может… Ну-ка дай я посмотрю. Люксембург, конечно, Люксембург. Дай сигаретку.

— На-а!

Резко прикурил.

— Угу, спасибо.

Продолжим чепуховничать… Значит, что там у нас, ага, она тоже нищая. Та-ак…

Боже мой! Чем я занимаюсь?! Бред! Запустение души.

Души поганые порывы…

Пока в буфете беляши