Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

Завтра обязательно спросить у Харитонова, который мне передал письмо от Кибрит, каким образом оно оказалось вскрытым…

Представляю себе: вскрыл его, допустим, капитан Смирнов, и вот он попадает в мир Даши Кибрит. Его окружают все эти Пети, Владики, поэты — Красин, Дольников, а он — в форме… Звонит в квартиру к Д. К., никто не открывает, надавил (хотел постучать) на дверь, та — поддалась, открылась. Он в квартире… Никого, с лестницы голоса, вваливается компания во главе с Д. К. (пауза) , испуг детей.

20.01.81.

Ох, как зеваю… Вторник. Партшкола. Вася.

Выраженьице (Васи) : «В этом году, когда мы шли навстречу 110-ой годовщины В. И. Ленина, мы добились того, что комсомольская жизнь била ключом…» (По голове.)

Нет, пусть лучше в Минск залетит Вася… Столкнуть его лбом с…

…лопнувшими пузыриками березы. Старый потоптанный снег — крем-брюле… и гладкая, ровная манка молодого утреннего.

Курим.

21.01.81.

В дежурке. День впереди. Все то же…

Хэ! как все это мне надоело! Во всю грудь бы вздохнуть.

Мы одни с Адиловым, возимся с полуприцепом, он что-то делает с проводами.

Вечный спор.

Серега Адилов:

— А если делать человеку хорошее, а он отвечает тебе говном, бля, то для таких людей, кроме плохого, ничего не надо делать…

— Вот, Сереж, ты хочешь быть моим другом? Вот послушай, хочешь знать самое главное, только ты ведь опять выебываться перед всеми будешь, смеяться надо мной, и… Не будешь?.. Так вот, истина она, знаешь, в чем? Посмотри, сколько в жизни зла всякого, недобра, несправедливости. А ты, если ты можешь хоть кому-то чуть-чуть сделать добро, то ты должен это сделать. Понял? И стараться, ну, в меру своих сил, зло не делать, вот так.

Свистит, поет (песенка про вора и его папу прокурора) .

— Ники, поди возьми там у ребят контровочной проволоки полметра.

— Иду.

Песенками прописать все повествование, главное их качество — злобность. Сделать этаким лейтмотивчиком…

Уютный запах резины и чехлов — детский. Откуда я помню его?.. А! — старая наша «волга», когда вовнутрь заберешься, точно… И сразу вспомнил — Пушкинскую, детство…

«Там вдали где-то скрипка плачет, плачет и рыдает об мине», — поет Адилов и крутит изоляцию.

Гулкий амбар, мы в заляпанных бушлатах, в шапках с опущенными ушами. Жалобно отчего-то на душе, щемяще. И хочется лета.

— Никит, где возьмем новый?

(Работает, и льются, выливаются даже песенки блатные, ругань, просто так, себе под нос…) Вот чем наполнена человека жизнь… (Развить.)

Люба:

— Слушай, сходи все-таки, принеси ему штаны.

Адилов:

— Не надо никуда ходить, я щас сам пойду…

Потоп!

Промокший Адилов.

Заткнул фонтан кипятка из батареи.

Обжег себе руки.

— Я уж думала, ты не сможешь закрыть его.

— Нет, ну в последний раз кипяток пошел сильный, мы с Никитой немного и повозились из-за того.

Нервически вдруг Люба засмеялась:

— Ой, что там? Ха-ха-ха! (Не может остановиться.) Вешалка по голове ударила.

Чудесная девушка лет двадцати пяти. Люба маленькая. Мальчишеская стрижка.

Мы, как пришли, ей Адилов:

— Ну что, когда замуж выйдешь?

— Да я уж никогда, и не думаю уж об этом.

Шутит, но не смешно.

Люба:

— Ты не ходи уж на улицу, — свистит Серега! Мне: — Что записываешь? Как ремонтировал батарею, пиши, — смеется, — освоил новую специальность. — Рыдающий Любин смех. — Сергей, обувайся.

Сейчас он рыжий промокший ребенок, радостный своим подвигом. И вообще клево щас (свистит) :

— Тепере же мой чистый бушлат будет грязным. Чего ты пишешь, Никит, про это же?

— Ну знаешь, как художник делает зарисовки, вот и я набрасываю для памяти…

Черпаем втроем воду тряпками, выжимаем.

— Ну пойдем туда, а то они уйдут щас.

— Угу.

Люба:

— Вот так (кончила мыть пол) .

Стряхивает капельки с пальчиков над ведром.

— Пойдем. Вообще, работа досталась Любе…

— Уже работы там бабам осталась только стенка, там вытереть, и все.

Люба:

— Сергей, слушай, а эта капает там еще…

— Щас закрутим.

— Ах-х-х, вот где сама грязина!

— Вроде бы, не течет (крутит ключом) . Еще не хватало, чтоб она текла…

Люба:

— О! Кажись, вылезла грязь, ребята, на ПТО вода есть?

— Есть-есть.

— Надо пойти руки помыть, а то я щас в Лобино поеду, как свинья грязная.

Да, она может поехать в Лобино, выйти за границы части… и вот уже едет в электричке свободная маленькая девушка, неприметная, смотрит тихонько в окно.

Уже ночь.

«Чуть-чуть видно при луне

Адской сволочи скаканье,

Смех и пляски в вышине».

(П. Катенин «Ольга»)

Серега остался в паркнаряде сушить…

Сейчас, в час ночи, звонил. Пьяный, хриплый, на слезе голос:

— Ни-и-икитка, я тебя не оторвал? (Нежданно добреет он под кайфом, черт, не влипнул бы в историю…)

— Серега, вот слушай, щас самое лучшее для тебя — это уснуть.

— Никит, я тебе благодарен за совет, но я не могу, не могу. Мне сейчас, сказать тебе по секрету, все пох. Я вот все помню, что ты мне утром сегодня говорил. Да, другим надо помогать, обиженным надо… Вот. Никитка, я тебя не отрываю? Нет, ну хорошо… Я тебе благодарен за совет, но опять я не могу сейчас… Ты только не пойми, что я там хвастаюсь или что, но я сейчас жутко пьян — просто, если пойду гулять, то надо под руки держать… Все — под руки держать.

Двухчасовой отдых. После обеда — в наряд.

Читаю Делакруа. Тишайшие шаги: «молодой» принес творожник — хрустящая корка. Лежу на синем одеяле, не раздеваясь. Из громадного казарменного окна зимний свет, снег и зелено-кудрявые горшки на подоконнике, там, где они в тени, почти черные, а на свету — светло-зеленые с желтизной. Наряд сопит. Спать днем великолепно! Вырваться из распорядка.

Как тихоходит Толик, почти совсем пола не касаясь, а точнее, словно ногу всякий раз то одну, то другую берет рукой и переставляет осторожно, как чашечки — не скрипнуть бы, не дай бог, кого разбудить. Совсем запугали парня, что плохо себя чувствует и то боится сказать, говорит мне на ухо, глаза бегают. Здесь нельзя быть слабым, нельзя казаться слабым.

Иногда представляю кого-то из знакомых, подчас, скажем, Пушкина или того же Кюхлю… здесь. Захватывающая игра, надо кое-что из этого записать, дать нереальностью. Жуткие столкновения с азербайджанцами — из-за моего (по их мнению) попустительства «молодым» — рабье! Они привыкли рычать, но хитры, каверзны, непросты — внимательней! Твердость в своей линии. Вот она — проверка основ. Слова городить — а на-кась-ка, на деле! Ох! Трудно — страшно. Но…

Листья поблекли, всего-то минут пятнадцать прошло. А уже перетек день в вечер, посерело. Щас — наряд подъем! и начнется… И никуда ты от этого не денешься! Не впускать ипохондрию…