Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

В бляхе — утро. Гимнастика для согрева, прыжки, бег на одном месте, вдруг хриповатый баритон:

— Исходное положение для упражнения «Мельница» прыжком принять!

Человечек подпрыгивает и приземляется, уже согнувшись в поклоне, туловище параллельно земле, ноги расставив шире плеч, руки — крыльями…

— Упражнение «Мельница» делать начинай!

И человечек начинает делать упражнение «Мельница». Мы же с удивлением видим, что упражнение это выполняют еще много молодых солдатиков, организованно стоящих на расстоянии метр друг от друга, а голос принадлежит молодому парню с сержантскими лычками и пустыми глазами, и тогда мы, конечно, понимаем, что это утренняя физзарядка, а герой наш изгоняет затейливыми этими движениями остатки странного своего сна… Но, между прочим, те не изгоняются, и все время появляется на экране то скользящая среди туч луна, то мохнато-хрустальное существо ростом с большую ворону, помахивающее хрустальным хвостом и важно, по-человечьи, прохаживающееся пред сидящим в снегу человечком, в чем-то возмущенно убеждающим его…

Существо улыбается.

26.01.81.

Серега Адилов:

— Если ты с нами в паркнаряд пойдешь, ты нам хоть всю ночь стихи читать будешь. Никит, скажи, когда мне будет письмо? Если ты мне этот день назовешь, я тебе литр водки поставлю.

— Ты мне лучше купи шоколадку, я очень люблю сладкое.

Юрок Долгов:

— Никит, бля, я был в командировке, там тоже был один чудик, бля, консерваторию кончил. Там командуют: «Батарея!» Бля, он как начнет топать… Чудик, бля, стыдно аж. Такой рыжий, хуль его знает, какой нации, смесь, бля, крокодила с бегемотом.

Адилов (по поводу нашей переписки с этой Любой) :

— У меня, например, никогда не было такой натуры, чтоб я читал письмо человека и искал там ошибки, прочел и все, а как оно написано, чем, блядь (здесь дать ее письмо) …

— «Хайван», что такое, Сереж?

— Хайван? Я тебе объясняю, это животное, у которого нет названия… (Га-а-арячо! По-горски всегда говорит Сережа, так что можно подумать, что человек разгневан, а он добр как никогда.)

Утром 27.01.81.

Он душил меня в бытовке, я тоже пытался дотянуться до его горла, но он посильнее, и мне удалось только рвануть на груди его хэбэшку — позолоченная пуговица вылетела на коричневый пол. Мы кричали друг на друга… и вокруг солдаты выжидали. Вмешался Семембаев, упершись мне и ему в грудь руками, разлепил нас.

Я кричал, что буду, буду всегда говорить ему правду, что не позволю помыкать другими, а он кричал, что он Адилов, и что я — «сынок», и что он меня убьет, суку, и т. д. и т. п. Внешняя причина мелка — вместо того чтобы ровнять кровати, он демонстративно пошел умываться, но за этим — столь вызывающее презрение ко всем нам. Не могу я этого терпеть, сам себе кажусь мальком иначе. И начал я высказывать ему в бытовке, и мы схлестнулись. Он — ибо вокруг были люди, и надо оправдывать завоеванный авторитет, быть может, в этом самом «авторитете» все-то и дело… Я — ибо вокруг были люди…

Так и пошел я недобритый и недобрый на завтрак. Вечером они с Юрком ушли в паркнаряд. Весь день мы не встречались глазами. Что-то творится в черепушке рыжей бедовой его, что?

А сейчас (ночь) Коля Козлов стриг меня в умывальне. Я уселся на табуретку, накинул на голые плечи простыню, на колени — книгу (о Фолкнере) , и вот он стрижет меня, на книгу сыпятся волосы, пряди на простыне, вокруг солдатики ноги моют, кто в сортир спешит, кто курит, кто горланит.

Я одной рукой зажимаю простыню на горле.

«Стрижка героя» — комичная пытка…

Орет Эльдар на «молодых», потом он устроит им сон-тренаж: сорок пять секунд — подъем, сорок пять секунд — отбой!

Все идет как должно, как и всегда, как и всегда.

28.01.81.

Рассвет, рассвет — вот он, зимний, розовый.

На зарядку построились — небо еще серое, мятой простыней, а потом вышли на завтрак — чистого розового цвета, крылом гигантской бабочки небо! И бабочка улетела, осталась синь и просветы — белей бумаги. Погасла акварель.

Целый день думаю о Фолкнере, о его юности, о его чудачествах, о том, как он начинал, и хочется писать, и легко дышится, и верю в себя.

Ура котельным!

Александров:

— Мне сегодня, бля, душу растравили, Никит. Налили мне сто грамм водки, и до чего ж я додумался! Никит, взял сейчас в сортире и ебнул пузырь одеколону… Приду из караула — нажрусь, ты не хочешь нажраться, Никит-ик? (Икает.)

— Нет-нет, Игорек, не хочу. Иди спать, родной, иди спать.

— Да не бойся ты, я стихи читать не буду дежурному. Ха-ха-ха! Что ты пишешь?

— Иди спать, Игоречек, ну иди…

Ушел.

Капитан Голубев:

— Чтобы быть писателем, надо знать, что писать, как. А так… Вот никогда не забуду, к нам приезжал один, лекцию читал: «В Тульской губернии был один писатель — Лев, и его знает весь мир, а сейчас в Тульской области как собак…» И их никто не знает и знать не хочет, во как!

— «мяса, рыбы, сельди… — читает на стене. — Нормы суточного довольствия по солдатскому пайку: мясо, рыба, сельдь. Мясо — сто пятьдесят грамм. Рыба — сто грамм». Так, ну и после окончания службы ты («Уксус — два грамма») куда пойдешь трудиться?

— Я не знаю, товарищ капитан, не знаю…

«Но это то, что я пытался сказать — что человек восторжествует, вынесет, потому что способен на сострадание, на честь, на гордость, на выносливость», — У. Фолкнер.

Четыре часа ночи.

ЧП — звонит Петушок:

— Поднимешь Сафаралиева. Сейчас придет полковник Гавриков с Сахибовым. Спал на посту. Пусть Сафаралиев будет готов, он заступит вместо Сахибова.

И вот уже Сахибов в канцелярии, на все вопросы — молчит, остановившийся взгляд, внутри словно все подпрыгнуло и не приземлилось. Щас поведут его «на губу»… Капитан Голубев (он дежурный по части) лениво и беззлобно ругает его:

— Ты что ж, еби твою мать, не выспался, что ли?! Ну конечно, им дай тулуп, валенки, шинель — что ж еще делать, как не спать?! Два часа на свежем воздухе, два часа в караульном помещении — так можно службу нести. Гимнастерки им давать надо, чтоб зубами стучали и бегали два часа, тогда не будут спать. А если б тебя удушили, а? Сахибов! чтоб ты тогда говорил, хотя тогда бы ты уже и не говорил, ладно, сдавай документы вот ему (на меня жирным, как и его нос, пальцем) , отведу я тебя за решетку.

Ходил на доклад…

Как женщина, подложившая руку под голову, спала на люке канализации давняя моя знакомая — фарфоровая кошечка, только подросшая за эти месяцы. От шагов моих вздрогнула, убежала, словно тоже спала в карауле и испугалась наказания. Ее не посадишь «на губу» — животное. Сахибов, впрочем, тоже непроницаем и загадочен, как кот… Судя по тому, как он напряженно стоял, все это тяжелое потрясение для него (проверить, поговорить с ним, развить обязательно) . А может быть, как раз наоборот…