Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

Его ладони мнут тряпку, как руки его матери мнут тесто, так, быть может, скульптор мнет глину, так массажируют в банях дюжие банщики спины обожравшихся торговцев, так хирург щупает пресс унылого клиента, так выискивают золотишко в комьях земли, так (А что!) любовник мнет млеющую партнершу.

А вот другой — маленький, сыпет брызги на сортирный кафель, прямо из-под крана, так хлебопашец и сеятель — предок далекий его оренбургский — зло и сосредоточенно засевал жилистую уральскую землю…

Мир безразличен к аналогам… Аналогам безразличен мир, им бы домыть сортир. Когда мгновенно страшно, сердце словно секундой захлебывается.

А что если счастливым быть,

И, в три глотка испив небесной жижи,

Вдруг безрассудно, безвозмездно полюбить

Ту вереницу лжи, что называю жизнью:

И фантик на снегу,

И кожуру плода,

И зяблую свечу в избе дремотной…

Я только так хочу,

Я только так могу

И буду жить всегда,

Как никогда не жил —

Светло и беззаботно.

Да! (Говорю я себе.) Наблюдение, познание человека, а потом запись, ты успеешь еще записать, но рука уже тянется к ручке и блокнотик выползает из кармана.

Сегодня Дракончик легок, невидим, вернее, чуть различим, как тень, синяя тень… от ветки при луне на снегу, и неуловим мой Дракончик — он бесшумно и умело, невидимый, будоражит, тормошит: то — дерево, вот посыпался с ветки снежок, то пощекочет под папахой лысинку — вот полковник сдернул смачно и раздраженно чешется, словно хочет отчесаться уж на всю жизнь. Ой, куда лезет, поганец Дракончик!

Замечу, между прочим, что к вечеру в зимнем дне созревает густая синева — позднее посереет.

Изыди, дитя усталого мозга, пусть уж лучше, чем ты. Дракончик никуда не исчезает, просто я перестаю обращать на него внимание.

Гена Трухин сегодня мимоходом заметил:

— Ты все записываешь свои сценарии, Никит, сколько же ты исписал уж бумаги, наверное, уж можно весь коридор заложить, ежели по листочкам, знаешь, как газетой пол, когда ремонт или белят.

— Да, быть может, туда им дорога, Ген, а? Хоть какая, а польза…

— Ха-ха-ха!

Убёг.

Дракончик старательно выкладывает в небе вселенском звездном коридор моим листочкам. (Длинный, типа как у нас на Пушкинской был — с велосипедом, ночным горшком, желтыми шкафами, свернутым ковром и двумя черными полукружиями счетчика — в детстве они казались мне грудями африканки, икающей повелительницы квартиры.) Пульверизатор, как пулемет на изготове…

— Отчего, Дракончик, так странно переменились наши с тобой отношения?

— Никита, да я люблю тебя, дурило! А мож быть, в Рим, а?! На Испанскую площадь!

И все заискрилось, засверкало! (Город Рим оказался большим городом…)

— Ох, Никита, Никита!..

— Глупо ухмыляешься ты! Что мне насмешки твои, зародыш, фантазии моей недорожденное дитя!.. (Однако город Рим оказался большим городом, коридор сгинул, а листочки собрались в книгу, переплетенную жестко и крепко.)

Итак, роман в виде критической статьи о романе — «Говно…» Кто это говорит?!

— Я до чего дошел, я с собой ношу орудие производства. Положь орудие на место. Вот ты смеешься, а через годик-полтора сам попросишь меня наколоть что-то на память об армии.

— На левой груди профиль Сталина, навроде намордника на сердце, да?! Ха-ха-ха! (Орудие представляет собой обычную иголку, обмотанную ниткой. Иголку окунают в тушь и вкалывают в кожу, тушь, впитанная ниткой, переходит на «вечное» житие к человеку… Сам он наколол себе: «Назад в Пампасы».)

— Это же исторично, это же фантастично… Жан-Жак Руссо, Ильф и Петров, нет, надо еще какую-нибудь наколку с иероглифом, а через два года я вхожу на сейшн и обнажаю руку — шок, овация, успех… Слушай, ну почему это считается вульгаром? например, в Японии, в Китае это считается искусством!.. Крест… роза, солнце, восходящее над простором, чайки, якоря…

Хочется взять в руки иголку и идти по миру, «украшая» человечество!.. А что еще, в принципе, и нужно этим ребяткам — лет в пятьдесят, этак, в шестьдесят в кругу семьи: «Смотри, сын мой, на эту розу, я вырастил ее в далекой молодости, в бытность мою солдатом».

«Никита, а что ты читаешь?» — «Былое и думы». — «О! Тяжелая книжка, в юности она мне не пошла — не люблю с детства рыбий жир…»

Утром фантастический эффект (крепчайший мороз — кожа твердеет дермантином) и фиалковые головки фонарей в пульсирующих радужных овалах. Медленно рассеивается туман, высветляется синь, и солнце начинает растекаться по небу, как кусок недостижимого желтого качественного масла, ублажающего сковородку.

А потом я мотался по клубу…

Библиотекарша:

— Мой муж тоже писал стихи. И тоже мне писал целые письма в стихах. Он жил в Горьком, я — в Ленинграде. Но перечитывать не хочется почему-то. Я первое мужа письмо помню наизусть, всё. Ой, такое злое письмо, такое злое… Ой, в Ленинграде — это были самые лучшие годы, ой, но вспоминать почему-то не хочется и перечитывать. Потому что, как начнешь перечитывать, и оказывается, что и без всего все так явственно помнишь, ой. А сейчас он совсем, совсем другой стал. Это все — армия. Мой муж, чем он только ни интересовался!.. Нет, он был совсем, совсем другой… Ой, который час? Ой, уже надо бежать, уже надо бежать готовить. Сейчас мои девицы придут из школы. У вас тоже будет не хватать времени. Мне удается читать только журналы, только журналы, ой! Я вам даю эту книжку, потому что вы взрослый человек, но прошу вас, не показывайте ее, ни в коем случае не показывайте ее солдатам. Это такая обнаженная проза, ему — восемнадцать, ей — пятьдесят, и так здесь все гурмански описывается, мне было неприятно… Я побежала… Только, пожалуйста, оберните ее, увидят это название, подумают — сказка и стащат… Они же — дети. Здесь, между прочим, в армии, даже офицеры как дети, никакого реального отношения к жизни, впрочем, иначе бы здесь просто не смогли жить. Все, я побежала… Я ее вам не записываю, потому что надеюсь, что вы мне ее уже завтра принесете. Читается очень быстро и легко, но мне она была неприятна… Может быть, оттого, что у меня у самой дети. Ох… До свидания… Ой, чуть не забыла главное — в пятницу в школе конкурс чтецов, и они просили, чтоб вы пришли туда в жюри и еще что-нибудь чтоб им прочли — все что угодно…

— Да-да, конечно, я уже знаю. Всего доброго, Ольга Владимировна. К завтра непременно прочитаю… Не волнуйтесь, я просто не буду с ней расставаться, вот так вот сюда, видите, так и буду в кармане ее носить… Вот и все проблемы… До свидания, Ольга Владимировна, еще раз вам спасибо, я ее даже оберну для конспирации…

Февраль,

Золотишком посверкивая

В небесной голубизне,

Снежком попыхивая,

Шажками мелкими

Прогуливается по земле.