Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

А за окном — стволы,

Как туловища

В корявых одежах веток,

И спящее медное чудище,

Обблевавшееся светом.

«Извлечь вечное из безнадежно ускользающего, преходящего — величайшее волшебство доступное смертному», — Т. Уильямс.

«Трагедия — яростное столкновение идеалов».

А за окном — тишайший день,

Елки да сугробы,

А за стеною блямкает детишка на фоно,

Мне, впрочем, все равно,

Но я сейчас попробую

Усядусь поудобнее,

Не вспомню, так придумаю,

Как я гонялся за мечтой

Или она за мной.

Ну оно же визжит, это зимнее ощерившееся светило и словно вкручивает нам в морды свои горящие растопыренные ладони! Взвинченное солнце…

— Сосна вся в клочьях!

— Да это же ветви ее!

— Нет, вся в клочьях она!

Это рыжетелая женщина с юга

Залетела сюда,

А здесь вьюга.

— Выкопали — что? Яму?

— Трубу откопали, но еще надо копать.

Блестят резиновые сапоги умытыми хрустальной струей тупыми черными физиями…

— Трубу откопали! Строиться на обед!

— Никита, а где ты был?

— В клубе…

— В клубе. Здорово!

— Привет.

Я опять в библиотеке:

— Мне щас не до помад, и вообще, нет жизни на Земле. Я щас бегу, бегу, подбегаю я к дому и думаю: жива еще. Только на каплях, все на каплях…

— У кого «Богач-бедняк»? Вы оставьте его…

— А! У Кузьминой.

— A-а, у моей «приятельницы» — люблю я ее жутко. Слушайте, нам сегодня сказали, что после съезда деньги меняться будут.

— Пусть меняются, у меня их нет.

— Ой, сердце у меня… Так и сама…

— Ну, ты успокойся, посиди щас со мной, душу отведешь и успокоишься. А сегодня я хотела к тебе вечером пойти, сын-то уехал…

— Ага, вот у меня настроение какое, он себя так вел… Приехали Ольга Муратовна с Ириной, а он к ребятам…

— Слушай, завела одного ребенка и теперь выкрутасничает: давай я тебе напрокат дам Аньку.

— Лично меня дети почему-то не утомляют, а моего утомляют чужие дети… А это мы сегодня ездили подарок покупали. Ох!

Посторонний человек ушел.

— Ну что у тебя, мама?

А потом я читал им свои стихи…

— Слушайте, ну вы знаете, что я вам хочу сказать: любые стихи, они все равно прекрасны! Ох! (Вздохи — обе.)

— Я вообще давно вздыхаю попасть на какой-нибудь концерт, чтоб читали стихи, и, как хороший роман, что-то на тебя такое сходит… Ох, быт заел!.. Я у своего мужа всегда чувствую, когда он начинает писать стихи, нюх просыпается. Вот щас у него никакой поэзии, одна проза… Когда вы читали, я почему-то там подумала, что вы еще очень-очень молоды.

— Ай, только можно позавидовать, господи!

— Да, можно позавидовать.

— Ай, побегу, побегу, господи, боюсь за него, почему-то так боюсь за него.

— Может, прийти к тебе? Покормлю своих и приду или позже.

— Ой, побегу, читаю я «За окнами — сентябрь».

— Это для нас, Никита, это не для тебя.

— Пойду.

— Пойдем я тебя провожу.

— Ну, до свидания, приятно очень было познакомиться.

— Мне тоже. (Привстал, поклонился. Юный поэт и полнушка с лицом царицы Тамары и прекрасными огромными небесными глазами, полными слез… Ушла к умирающей маме, подарила мне конфетку «Белочка», просто взяла и положила… Спасибо.)

Ольга Владимировна:

— Ну и что, Никит, разве не интересная женщина, она умная женщина, почувствовал, Никит? А потом почувствуешь, что с годами близких людей остается очень мало, всего лишь несколько человек. Ой, действительно стареем мы, жалко… Завтра двадцать два градуса будет, а сегодня днем было мало, ну, это на солнышке… Время, ты его еще не так ощущаешь, еще оно для тебя идет спокойно. Правильно, иногда так хочется, чтоб время остановилось… Обычно все жалеют, но ты не жалей…

Библиотекарша:

— Школа вообще в лесу стояла. Вообще в лесу, вот там, где я, и в таборе была… Но особенно, когда я была на лесоучастке… Ох, как бегали по этим эстакадам! Заторы на реке, разлив… В Костромской… Ничего, Никит, поживешь — везде съездишь, все узнаешь. Я лес люблю, но туда ездишь всей семьей, а всей семьей не отдых. Нет, поэтому я стала одна ездить в санатории…

18.02.81.

Вчера Серегу Адилова вызвал майор с красными петличками (прокурорский надзор) — июльская драка с Тимофеевым аукнулась этим разговором… Как бы чего не вышло. Могут ли его посадить? Сомнительно, хотя дело серьезный приобретает оборот. Мне он рассказал об этом разговоре ночью (у нас в батарее намазали мастикой полы, и на ночь я перебрался в пятую) . Кровати наши рядом, и мы долго говорили вполголоса. Завернувшийся в одеяло так, что торчал один кривой нос да слипающиеся глаза, Адилыч бормотал угрозы кому-то, клял своих земляков и лживость майора. Тревожно. Тревожно, тревожно ему и гнетуще… Нависла тюряга.

И вдруг я начал говорить ему о Боге, о том, что следит за каждым человеком, за мной, за ним неусыпное, неутомимое око и мерит каждый наш шаг и каждую мысль. И он верил мне… Пошли ему жизнь искупленья и счастья. Утихомирь, обласкай. Не раздави светлячка справедливости, что живет в его дикой душе. А ведь, черт возьми! как он восприимчив к проповеди. Не совершаю ли я преступления, зажигая в нем огонек веры? Впрочем, куда там до ВЕРЫ…

Надо готовить концерт. Осталось два дня, а я преступно читаю Уильямса, спрятавшись в клубе…

Школа. В двенадцать часов был в школе.

Школа… Шум, детишки чистоглазые, прозрачнолицые. Полька. Первый класс. Хор: «Маленький трубач», «Отцовское поле», песня «На границе» — три человека; «Полюшко» — инструментальный ансамбль, сценка «Научный метод». Начало в восемнадцать часов. «Матросский танец», песня «Крейсер „Аврора“»; «Моральный кодекс коммуниста» — читает Скрипнюк Рита (та, которая была Снегурочкой) .

Пять часов. Четверг.

Это прямая рабочая запись, в учительской на листочке набросал для памяти.

Читаю один в малом зале, наполовину сполз, завалившись в мягкое кресло последнего ряда. Солнечное безделье. Уильямс… «Римская весна миссис Стоун». Некоторое половое возбуждение от книги. Весна, ручьи проснулись в теле…

«Спокойнее, спокойнее, не надо нервничать, спокойнее, спокойнее, не надо нервничать. Спокойнее, спокойнее, не надо нервничать, спокойнее, не надо нервничать, раздражаться не надо, не будем ссориться из-за чепухи…»

Гора в папахе заглянула, окатив испугом, резко скрипнув дверью:

— Сиди-сиди, Ильин, что ты — сценарий готовишь? Хорошо.

А за ним подполковник, видимо, проверяющий.

— Занимайся-занимайся.

— Ну вот это наша комната творчества… Табличку мы сменим…

Ушли…

Спокойно, спокойно, ведь что парадоксально, ведь ничего не происходит. Нехватка одиночества?! Да ведь я же с самого первого дня призыва (дня творенья) абсолютно одинок здесь… Факт.

«Не надо раздражаться, давайте будем взаимно добрыми, но ведь мы же все зёмы — все на земле живем… А что дает это маханье кулаками, щипанье за нервы, как за струны, — ничего — крики да синяки. Спокойнее, спокойнее, не надо нервничать, спокойнее, спокойнее, не надо нервничать…»