Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

Началось, вроде, понарошку, но что-то в нем сидит такое не высказанное против меня, и уже неподдельной ненавистью рот кривит, и лезет кулаком к скуле, и зубы сжимает до скрипа, нос раздувает…

Тоскует Гусейнова балалайка. Простые грустные переборы. Курим уже с Нагиевым, угомонились.

Потухла сигарета у него, я свою протянул, прикурил он. Кто-то из пятой прошел к писсуару:

— Никит, как дела, как жизнь?

— Нормально все.

— Домой не собираешься?

— Кто меня пустит?..

Приоткрыта дверь сушилки, веет теплом, вижу улыбку Гусейна — далекую, покачивающуюся в такт мелодии. Эльдар ногой дверь распахнул из коридора в умывальню — резкий к сушилке, в исподнем, с волосатой грудью:

— Давай кончай, спать не даешь!

— Кому не даю?

— Всем не даешь, на весь коридор бренчишь, кончай, говорю!..

Адилов прошел «из» или «в»…

Мне:

— До того тебе нравится в этом туалете сидеть! Еб твою мать, то ты здесь жуешь сидишь, то ты здесь пишешь, пропадаешь на глазах!

Руки возвел к небу — по-кавказски: «A-а!» Хлопнул дверью.

— …кончай говорю (взвизгнул) ! Иди в своей батарее играй, накройся одеялом и играй.

Выходит из сушилки блаженный Гусейн, угасает улыбка…

Дежурный по отделу Кенжибеков:

— Никит, отбой, щас дежурный по части идет через пять минут…

И уже только двое молчаливых дневальных втирают мыльную воду в кафель Машкой. Запах банного мыла.

Боже мой, сколько грязи за день скапливается в сортире!

Скрипит гулкий таз под струей.

Аполлон Халилов вынес, еле удерживая, таз этот, полный до краев, в центр, размахнулся и грохнул выстрелом в пол!.. Брызги в лицо.

Читаю Мейерхольда.

Гротеск…

в которой Никита Алексеевич пишет новую сказку о человеке, извлекающем из солнца золотые слитки, самокритично замечает в душе своей жестокосердие, вместе с сослуживцами чувствует слабость выздоравливающего мира — наступление весны, наблюдает за частью с высоты птичьего полета, находит письмо всех советских солдат, продолжает интересоваться смыслами чужих жизней, испытывает счастье соприкосновения, видит прекрасное вокруг, различает вселенную, впервые по душам разговаривает с поваром Сережей и ведет тщательные исследования армии муравьев и пленных мух, размышляя над простейшими законами мироздания

Сюжет для сказочки:

— Человек обладает способностью добывать из солнца золотые слитки. Пожадничал дурак и ослеп. Или — ослеп, но не от жадности, в зависимости от мотива (вот интересно) все будет меняться… Итак, ослеп от… Нет! Не от чего ослеп, а для чего ослеп, вот! Итак, слитки — для людей (на революцию) , для любимой (выкуп) , для золотой скульптуры (скульптор) . Это интересно! Ему нужен только этот материал. Чтобы создать? (Что? И опять: деву? Бога? Идола… Да, вот это интересно.) Но идол должен быть громадным и могучим? И скульптор не успел — ослеп!

Соревнование с Богом — борьба, кто кого. Иаков боролся с Богом? Авраам? Кто? Бог ослепил его, но он вслепую вылепил свою статую — своего идола! Восславив тем самым Того, Кто ослепил его. Да, Бог — это интересно. Еще что, мотивы?.. Продолжим, слитки нужны ему для того, чтоб отменить деньги на земле. Но это чушь, и им начинают пользоваться мошенники. Боже, какой плодотворный сюжет!.. Еще: он строит золотой дом — это похоже на соревнование с Богом. Нет, не Богу он строит золотой дом, а себе, он хочет себя сделать храмом, ну да, себя, ибо он как бы из своих глаз (из самого себя) рождает золотые кирпичи… А может быть, он даже не знает об этой своей способности, а знает кто-то, кто? Опять простор для всего — и детектива, и пронзительного мифа! Какой сюжет! Бесконечность вариаций! Я патентую этот сюжет.

Итак: ему дана способность взглядом из солнца добывать золотые слитки!

ОН ОСЛЕП…

А может быть, он — это я?!

Или ты, читающий меня?!

А может быть, он — это мы?! Все?!

А может быть, он — это наша земля?!

Ослеп или… слепнет, ну да, слепнет. (Что знает об этом? Или нет, все разное. Что — спешит или отказывается? Что это — подвиг или случайность? Что «что это?»?) Ну, это его добывание, а может быть, это наказание? За что? Жадность. Но к чему?! К красоте?!

А может быть, он — это я?

А может быть, он — это ты, читатель?

Или… МЫ?

А что если он не ослеп, а прикинулся… (Почему? Замучили. Кто? Сам устал. Отчего? Оттого что никак не может насытиться? Или солнце стало иссякать…) Я сам, как этот «Он», могу добывать золотые слитки. Но время гонит меня вернуться к моим солдатам (баранам? стада Иакова?) . И что же, я ослепну или, наоборот, прозрею? Кто знает… Кто может это определить? Я никому не поверю, кроме… кроме кого? Это фраза… А может быть, он сам выколол себе глаза, ибо слитки, срываясь с солнца и падая на землю, убивали по человеку… Кто он? Герой? Я?..

И что это все — игра мысли или погоня за истиной мифа?

А что если прямо щас начнется война?..

Даром, что ли, все эти учения, что-то надвигается.

Сволочь, Дракончик, стащил тот дождь, по-моему, у меня же из будущего, чую… Но какие теплые и большие были капли!

Солдаты жмутся к батареям, стоят необычайные для марта морозы — двадцать семь градусов.

На плацу Шушко командовал, хлопая себя по ушам.

Сверкающая долька луны в синем, прозрачном от холода, без единого облачка (все разбежались) небе.

Лютый мороз — день прошел.

15.03.81.

День прошел. Послеотбойное умывание. Игорек Александров возит на спине Трухина. Умывальня гудит азербайджанскими голосами, возня, хлопки открытыми ладонями по голым телам, захваты рук… На грани драки.

На плацу шла поверка.

Старый полковник Гавриков, тот, которому я Дедом Морозом утром первого января читал стихи:

— Часть, смирно!

Смех в задних рядах шестой.

— Это какая батарея?

— Шестая, товарищ полковник!

— Та-а-ак, четыре шага вперед, шагом марш! Остальные на пра-а-аво, по своим подразделениям.

И вот он перед нами, усталый, через вздох спрашивает:

— Ну кто смеялся?

— Да это не у нас, в автороте, товарищ полковник, там в последнем ряду кто-то.

— Плохо.

(Пауза.)

— Плохо, что вы начинаете заниматься укрывательством. Что, нет мужества сознаться? Ну… кто?

(Пауза.) Стоим навытяжку перед ним, не моргая, луна неудержимо магнитит, хочется глянуть на нее, креплюсь, нет! Нет! Быстро голову вверх — посмотрел… Увидел он меня, вспомнил. (Что-то в нем потеплело…)

— Шестую батарею я всегда уважал за добросовестную работу. Укрывательство — плохо, но страшнее, товарищи солдаты, вот эта трусость, да-а-а, один топит всех…

Ушел.

Эльдар:

— Правое плечо вперед, марш. Песни запевай!

(«Славянка».)

«Этот марш не смолкал на перронах…»