Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

Киномеханик:

— У тебя все, это самое — процесс, процесс — все, да?

— А что, читаю, да, а что?

— Нет-нет, читай, я тут с дамой побуду рядом, дверь прикрою…

Вот тебе на! Сиди теперь жди, пока они…

Киномеханик Володя из тех милых развратных мордашек, которые, почти ничего для этого не предпринимая, берут от жизни все самое вкусное, сладкое (вываливают ее себе в рот, как я тот компот сегодня) . Потом забываются в сне или в музыке, пока судьба опять не пошлет им сладенькой водицы с изюмом. Чаще всего это добрые равнодушные и смешливые существа, бесконечно ленивые и любимые почти всеми… Не-е-не, все-таки пойду.

— Прощу прощения… Спокойной ночи, Володя, спасибо за приют.

— Ты уже уходишь, да, Никит? Там дверь прикрой, пожалуйста, поплотнее… Спокойной ночи.

Уже у самой двери услышал:

— Ну, вот помещение свободно.

— Хи-хи…

Ночь уронила на меня с ветки несколько теплых капель. Не до нее!..

Капитан Смирнов:

— Взрослого человека, отца семейства я должен отчитывать, как дитя, стыдно, Ильин! (Замолк, самодовольно и для вида озабоченно развалился за столом начальника отдела, поигрывает черными кубиками для игры в кости, видно, отобрал сегодня у Адилова; я у него их видел вчера.)

— Разрешите идти, товарищ капитан? (Пауза многозначительная…)

— Чтоб через пять минут лежал в постели.

Мразь…

Вечер 05.04.81.

Черный муравейчик. Он похож на гоночную машину, полную бензина и завода, потерявшую своего водителя. Легонький, махонький-махонький. Невесомый…

— Вот скажи мне, Коль, только вот без смеха, вот подумай и скажи, в чем смысл жизни?

— А для чего животные живут, вот нах, а, Никит? Тоже вот рождают, воспитывают щенка, на хуй, потом уходят, через год приходят, а? Тоже ведь инстинкт жизни, или такая хуйня — попадет в капкан, ногу оторвет, а уйдет — тоже ведь инстинкт жизни. А вот Мересьева возьми — полз человек — захочешь, поползешь… Один старается прославиться, другой миром владеть, или, как в Древней Греции: взял — библиотеку поджег… Тоже прославиться. Слышал про такого?

— Герострат.

— Во-во! Откуда и пошло слово «керосин». Смысл жизни… У каждого человека свой смысл жизни — у одного один, у другого другой… Здесь в чем смысл? Уебнуть отсюда, из этой постылевшей армии, потом появится другой. Семья есть, есть? Дочь… Будешь что-то делать для этого — а потом и другой, и дальше, а потом всё. У тебя один, у меня другой смысл… А самое главное — это грудью встречать, грудью все неприятности… Жизнь есть жизнь, от этого не уйдешь. Взять такую хуйню — убьет — живет живой, а потом смотришь — под стол начал лазить, вот и всё. Если ты недоволен, ты мне скажи, я тебе еще че-нибудь расскажу…

«Кепи» поправил. Улыбочка этакая, похлопал по руке пишущей, нервно так губами сделал, ремень подтянул:

— Ну че, усе? Ну пиши.

Ушел.

Юрок подсел.

— Вот, Юрок, скажи мне, в чем смысл жизни?

— Как жизни? Именно нашей, солдатской, ты имеешь в виду, или вообще в жизни?.. Это к тебе отчим приезжал — новый блокнотик, да?.. Не знаю, а в чем? У? Ну объясни.

— Ну как не знаешь, ну зачем человек живет?

— Как… Ну родился на свет и живет, для того чтобы таких делать, как ты, я… Чтоб они жили… Вот тебя не было, тут выступали по телевизору — разоружение, хуение разное, об угрозе войны… А-а! не знаю, ну объясни, че такое жизнь, а?

Бегает мураш по столу, не может остановиться. И нету здесь ни земли его, ни травы, ни сородичей. Так и умрет в бегах. Инстинкт не смиряется. Он преодолевает и пространство, и страшные мои пальцы, охотящиеся за ним. Бегает мураш, всё новые пути пробуя, по огромному гладкому полю, не возвратясь и не оглядываясь. В одном устремлении сосредоточенный — в громадной жажде жить! И ничто не остановит его, только раздавить может. И это-та кроха, это-то — мурашка Господа Бога?! (О! понял, откуда это слово «мурашки» взялось. Мурашки по телу — муравьи по телу.) Он ищет, ищет, ищет, но я знаю, что он не найдет!..

Дневальный кричит:

— Адилов, к телефону!

Прапор Сигбат:

— Нету его, кто там?

Дневальный в трубку:

— Кто это?

Прапор сам берет:

— Гусейн Раджиев, че не спится в санчасти?! (Пугает.) Ща придем заберем. Зачем тебе Адилов? Балалайку в санчасть? Что там концертный зал устраиваешь? Ладно, придет Адилов, передам. Спи.

Вася Колопельник, голый по пояс, со своей преданной готовой к услугам и радости мордахой, словно вдруг выскочил из-под земли передо мной…

— Садись. Я тебе задам вопрос. Скажи мне, Вася, в чем смысл жизни?

(Семечки грызет, мне горстку сыпанул — одарил.)

— Не знаю.

— Ну а подумай.

Думает — семечку в зубах задержал, в раздумье раскусил, выплюнул шелуху.

— Ну?

Пожал плечами, спину чешет:

— А черт его знает! Че говорить, не знаю, Никита…

Петушок:

— Ильин, щас машина должна подойти. Давай переодевайся, в паркнаряд дежурным заступишь.

Вася тотчас смылся, как муравей от пальца — увернулся от вопросика моего.

Вешкин (умывальня) :

— Наблюдал я тут за жизнью мух и муравьев…

— Ильин, ты еще не оделся?!

— Ладно. Володь, ну мы договорим с тобой, это очень важно для меня…

— И для меня… Счастливо, Никит.

Белокожий Вешкин. Неразвитые совсем мускулы и уже животик… Смотрящие спокойные глаза в круглых очках. Недоучился в МИМО, развелся с женой. Упорные губы. Ему привезли из Москвы книгу о Че Геваре… Иногда вижу, как он сидит в ленинской комнате, подперев щеки ладонями, шепчет Че Геваре: «Ну жизнь!..» На все работы откликается с готовностью, только губы крепче сжимает… Я у него спросил:

— Володя, отчего ты любишь насекомых?

— Не знаю, раньше мне нравилось, что они красивые такие, интересная у них жизнь…

Мягкое широкое сиденье грузовика. Мы втроем уместились на нем — водитель, я и Петушок. Покачиваемся — каждый о своем…

В лобовом стекле синие продолговатые лужи и рыжий песок, вдавленный узором шин в черную грязь. Деревья медленно вращаются навстречу, и лес по обе стороны неровной дороги бредет вереницей, хороводом продрогших деревьев, и каждое заглядывает со вздохом в кабину и, печальное, словно отпрянув от широкого плеча грузовика, устремляется вслед уходящему лесу.

Дорога коротким стежком протыкает душу и тянет. Тянет за собой пасмурную ниточку тоски, вьется ниточка, но, не закрепленная узелком, выскальзывает и носится мокрым ветром, пока не прилепится паутинкой беззаботно к березке или сосне, и тогда заболеет, затоскует дерево человечьей грустью.

Поглядываю — то на озабоченное личико комбата, то на сильную, ласковую к рулю ладонь водителя…

Приехали.

— Ты здесь покури пока. Давай, Ильин, вылазь, дорогой, службу служить.

Попуша:

— Никит, яблоко будешь?