Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

Лампы ленкомнаты отражаются в окнах светящимися желтоватыми шарами — плодами на березах, но странно, что от ветра качаются ветки, а лампа-плод — недвижна…

Сейчас грустно, и свет среди вечереющего усталого синего…

Деревья к вечеру из окна — не деревья, а силуэты, и люди тоже!..

— Смотри, вон у бани домик в окнах, цветомузыка, что ли, вроде бы похоже, смотри, а?! А вроде бы и нет… А! — сварка, тьфу.

Вспышки пулеметные.

Ужин. 09.04.81.

Заболел Харатян. Лежит, укрытый шинелями, на койке. (Третий день. В санчасть идти не хочет — там мерзко.) Идет программа «Время».

«Л. И. Брежнев и Г. Гусак (Густав Кусок) с удовлетворением отметили…»

В сортир Попуша внес тарелку с просовой кашей, кружку — на ней кусок белого хлеба. Все скинул в очко. Харатян отказался есть — грипп. Скандальчик устроил Семембаев — он дежурный сегодня: «Носите из столовки, потом убирай за вами!»

— Он отнесет, отнесет, Даня, это Харатяну.

Недовольный, умолк.

Ребятки шляются, маются, ждут отбоя, заняты пришиванием подворотничков, курением, сидят у телевизора на табуретках — смотрят и слушают о событиях в Польше…

День умирает.

Иногда кажется, что они все в глубоком обмороке, или я…

Читаю последние главы Шкловского о Толстом.

«Лев Николаевич любил смотреть…»

Построение на плацу — на плац отправились «молодые» и «майские». И вот уж «майские» начинают ветеранить, заговорили молчуны…

Пытаюсь образумить Хачатряна.

Разговор под звездами. (Тускловаты — к дурной погоде.)

— Ну да! Меня год ебали, а я что ж, их не буду? они меня же через месяц…

РАБЬЕ. Мерзко.

— Спокойно, Никита.

Юра Афонов:

— Никита, спать, спать. Никита, кончай писать, целыми днями ты пишешь, пишешь, пишешь.

«Поезд тронулся… В вагоне было душно». Толстой разделся… Он был в длинной черной рубашке до колен, в высоких сапогах… «Оставшиеся четыре часа то сидел, то выходил постоять на переднюю площадку».

Забычарил окурок в земле, насыпанной в жестяную банку, большую, без цветов — ржавую.

«Эта медленная езда по российским железным дорогам в холодный осенний день помогала убивать Льва Николаевича».

«Шуги — маленькие, тонкие пластинки льда…» «Толстой продолжает свой путь».

«Я умру осенью».

Последние слова его!

«Вот план мой. Fais ce que doit, ado. (Делать, что должно, и пусть будет что будет.) И все на благо и другим и главное, мне». 7 (20 по старому стилю) ноября — все! Конец.

Пьяный Сережа (повар) :

— Никита, пишешь? Здесь курить можно?.. Пойдем погуляем по части…

— Угу, пойдем. Ты немного пьян?

— Да-а, немного…

(Возбужден сильно, порывист, плохо с координацией.) Идем!

— Они смеются надо мной. Я тебя подкармливаю, ты мне гадаешь!

Писает с веранды.

Курим! Его качает.

— Никит, ты только не обижайся из-за них на меня. Если я вот завтра буду трезвый и тебе протяну руку, подойду поздороваюсь, ты со мной поздороваешься?

— Глупый ты, Сережа!

Руку подаю ему. Мягкая большая его ладонь, теплая, чуть потная — дрожит.

— Вот, Никита, я говорю сейчас сермяжную правду от и до. Я давно хотел это сказать, но я не мог. А щас могу. Я пьян немного, Никита. Они не понимают, смеются… Высокое, доброе — что им?! Они уважают только физическую силу, когда возьмешь за грудки, вот так… Мне бы вот так хотелось сидеть с тобой и говорить час, два, среди океана остров. Все не проходит даром.

Он вздохнул.

— Но я надеюсь с тобой встретиться после армии…

— Иди спать, Сережа, тебе сейчас надо спать — ты мне обещаешь, что щас ляжешь?

— Да-да, это верно.

Я возвращаюсь в казарму…

Из госпиталя явился Головченко, после операции, в шинели. Демонстрирует коленку:

— Ну до чего ж медики тупые. Они, ё… Понимаешь, я забыл, что такое женщина, то есть помню что-то, что интересное, но что?! Дикость! Но — факт. (Он с черной палкой — хромает — дембель с Первой мировой…) Пока Красная армия считает, что без меня ей не обойтись… (Рычит.) «Если друг оказался вдруг…» (Смачный Головченко) , «…парня в горы тяни, рискни…» (Сигарета высовывается изо рта, прилипла к губе… фирменная…) Да-а, ребята, а ну ее нах! Такую жизнь! Короче, не знаю, что мне делать. Да, завтра пойду в санчасть и скажу: «Ребята, ой-ой-ой, отправьте меня на хуй, ребята, лечиться! Лечиться хочу…» Старик, дай «Примки», нет ничего лучше «Примки», не хуя фраериться! (Выплевывает «Кент». Затянулся.)

Я бежал через плац от школы поваров и думал о поваре — Сереже.

— Щас был довольно интересный разговор с этим парнем, который здесь был, толстый.

— А кто он такой?

— Он из школы поваров — напился, блядь, а когда человек выпьет, он становится человеком или сволочью.

— Хм! Интересная доктрина, вот я, например, щас пьян, и пьян сильно. Душа развернулась… Завтра хуево будет уж-ж-жасно!

— Да-а-а-а!..

— А знаешь, Никита, готов биться об заклад, что в этой во всей твоей книге нет и десятой части того, что я сегодня услышал в пивной. Пивная! О! Это и народная медицина. Все мудрость, философия. Я, правда, спекульнул, и через пять минут вокруг меня была вся пивная. Я начал из себя корчить героя Афганистана, с палкой, хромой… Ни патрулей, никого… У-у! Какие парни, какие люди… Вся эта хань, хроники, они представляются бывшими. Бывший артист, бывший ученый, но вот интересное дело: ни один не признает себя виновным в нынешнем положении его… О! Душа хроника! Это Афганистан! Музей… Да, ты знаешь, кружка пива-то теперь — двадцать шесть копеек! Да-а, дела-а!.. Побывал я в колледже сегодня своем. Бля, несчастные люди — мне на них смешно! Несчастные люди… А у бабы чуть военный билет не забыл. Хорошая женщина, но тварь! А хочется сказать: люди-человеки, ну хуй с ней, с этой шинелью, с сапогами — но я-то тот, то же мясо… (Дневальному: «Ты, короче, поставь свою палку и уебывай!») Работники хуевы — заработались… Эх-х-х, все-таки хорошо побывать на воле… Моя маман вылетела сюда — взволнованные предки, сын чуть ли не калека… Я одного боюсь, что, если комиссуют, то по прошествию определенного времени меня могут переосвидетельствовать и опять сюда… А на волю хотца! Вот что интересно, со мной в палате лежал парень, его машину локомотив переехал — весь расфасованный. Никита, а ведь мы все недотроги ужасные: от мяса собственного воротит, от крови страшно… Живого места нет! И что ты думаешь?! Сестра пришла ему делать укольчик — а он на нее: а-а-а-мбре — в дугу! Вот человек!.. А после операции ссать хочу и не могу — от новокаина побочный эффект. А к вечеру начал орать: «Не могу поссать!» Пришла сестра и стала резиновый шнур в хуй заталкивать — не помогло!.. Потом поссал, правда… Бля, вчера нажрался, сегодня нажрался: у меня внутри щас не кровь — пиво с портвейном… Все, надо спать…