Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

Черная «волга», вылазит генерал-полковник… Даже не заметили.

«Лето-о! Ах, лето-о!»

Дома (у брата квартира общая в Москве) ждали-ждали, стол накрыли.

Два часа — нету.

Три часа — нету.

Семь часов — нету.

«Ну все, не приедут уж, в седьмом им надо же быть в части».

В 2 ночи заваливаются.

«Лето-о, ах! Лето-о!»

Потом было похмелье, потом провожали жену Годовикова с Белорусского, потом вернулись в часть…

Машков кидался с кулаками.

11.04.81.

Весь день на объекте, там и обедали.

Лицо горит, пальцы отекли.

Мыл руки бензином.

Козлов — сволочь.

Выебывался — шли с объекта, заставлял петь и строй — шагом!

Не пойму!

— Слушай, Володь, вот, скажем, муравей на столе, каким образом он сюда попадает?

— Приходит.

— А зачем?

— Поиски, поиски, что-то, по его мнению, нужно для муравейника.

— А вот если его здесь убьют, те муравьи, которые в муравейнике, узнают об этом?

— Нет.

— И даже не заметят?

— Конечно, один муравей — ноль…

— А каким образом он такой высокой скорости достигает?

— Передвижения? (Думает…) Черт его знает, не могу ответить… Если у него оторвать усик — он начинает бегать по столу с уклоном в правую сторону, а если оба — то он не бегает, а как-то тычется из стороны в сторону… У них, насекомых, ноги только на груди. Массовый залп муравьиной кислотой… А когда они гусеницу тащат, они кусают — и туда же забрасывают кислоту, на место укуса, продолжая держать ее. Смысл существования муравейника в сохранении его.

— Ну а мухи, как они, мухи, живут — гнездами там, ульями?

— Да никак не живут — голь безлошадная…

— А какая у них, у мух, цель?

— Я уже сказал: наебаться — самая первая цель, а вторая — пожрать. И все, больше у них ничего нет.

— Ну а вот в сравнении с муравьями и пчелами мухи более низкие существа?

— Да.

— А вот кто наиболее выживаем?

— Одиночные насекомые. Для муравьев и других вот коллективов, для них важно не существование единицы, а всего этого сообщества… А мухи — они индивидуалистки ярые… Они, кстати, никогда не общаются между собой, они только ебутся друг с другом. Единственное общение происходит между мухами разных пород, когда одна ест другую.

— А вот слепни, это что?

— Тоже мухи — кровососы, питаются исключительно кровью.

— Ну вот все черты мух им присущи?

— Да-а.

— А почему они сладкое любят так, мухи?

— А ты разве не любишь сладкое?

— Это не ответ.

— Энергии в сахаре много, а говно, уже переваренная пища — выгодная.

Осы — охотники. Пчелы — хлебопашцы. Муравьи — рабочие, чернорабочие.

— А кто ж аристократы среди насекомых?

— Аристократы? (Надолго задумывается.)

— Не знаешь?

— Подумать надо, ты такие неожиданные вопросы, Никит, задаешь! Я над этим никогда не задумывался…

Вечер 11.04.81.

— Вот так вот они ползали, и трупики внизу черными брюшками, кстати, и не еблись, почему?

— Ну-у… Не было свободы, не было спокойствия… солнышка не было.

— Не-е, солнышко было. А что, солнышко им энергию дает?

— Да… Ну я вот на «Сотке» тоже нашел бабочку, подул на нее, погрел — она зашевелилась. Потом ее съели синицы…

— Нет, ну это все-таки показательный факт, что они не еблись…

— Ну, Никит, ну я тебе привел пример, ну представь себя на их месте — тебе надо на свободу, и десяток женщин — им тоже надо на свободу…

— А что для них свобода?

— Чтоб не было замкнутого пространства.

— И последнее — почему они вдруг начинают биться о стекло?

— Они хотят вырваться наружу, они не понимают, что это такое — если в спичечный коробок ее посадить, она биться не будет.

— А может муха сойти с ума?

Ушел…

Перечитал все, что позаписал за неделю, — смрад, кроме начала, мертво все…

Выписываю из Герцена: «Зачем же?» — спросил я вдруг. — «Как зачем? Помилуйте: вся цель, все назначение лица — благосостояние общества. Оно никогда не достигнется, если все будут жертвовать, и никто не будет наслаждаться…»

12.04.81.

От Настеньки получил тяжелое письмо — очень есть странные строки…

Вечер, поразительное небо.

Титов.

Я:

— Андрюш, ты не знаешь, отчего такое странное небо?

— Хуй его… Светлое. Крым… Все время мне такое казалось… Ля-ля…

Пыжится перед зеркалом, брови разглаживает, как усы.

А небо цвета морской волны.

Сине-зеленое сияние.

Прекрасно — и неимоверно грустно!

— Ну чего ты? Рыженькая лапушка, спи, спи.

Бездомная псина.

Лохмато-рыжий пес спит в канаве у дороги, я его погладил, он так откликнулся на ласку, как ребенок. Нет, доверчивей!

Иду на доклад.

Спокойные весенние фонари.

Подметенный асфальт.

— Жизни? Жизнь надо прожить, нах, чтобы тебя не забыли, нах, как ты ее прожил, и тебя же вспоминали в старости лет… Ну я тебе не говорю, как коммунизм надо встречать… Чтоб тебя понимали и сам понимал! Все. Как записал, покажи. Хуй ли! Щас Балабаныка привезли, будем из него человека делать.

Эльдар подвыпивший, в белой тонкой рубашонке — исподней, тапочки… Маленький, чуть мятый.

— Хули он мне говорит: «Я служу своей Родине!» А? Это он мне говорит?! Какой он, хули он честно служит… Берет меня зло, зло, бля, не могу ничего делать. Вот Серега, он тоже такой. (Да, здесь — Адилов.) Серегу я хорошо знаю…

Адилов:

— Я жалею, что этой пидараске апельсин отдал.

— Как отдал?

— Иду с апельсином, идут трое навстречу. Ну я говорю, девушки, кто из вас красивей всех, той апельсин дам. И надо же, какой наглый баба! Схватила апельсин, я, говорит, красивей всех…

А сейчас они включили проигрыватель (час ночи) , сидят на плацу, слушают. Я — в коридоре Стамбекову («молодому») :

— Самое трудное — понять человеку, что рядом с ним живут такие же, как и он, люди. Вот ты задумайся над моими словами, подумай! Все, пойду угомонять.

Эльдара уложил…

А с Адиловым говорили долго. И нет уж злобы между нами.

Не то что-то пишу, все сложнее, щас не могу ухватить…

Потом пришел прапорщик Ракитянский, угостил сигареткой… Адилыч порассказал о нем.

С женой не живет, она сидела три года, что ли. Торговала, проторговалась, на зоне испортилась, пришла — стала блядовать, пить.

— Я ему когда картошку привез, она вышла пьяная, вся в синяках: «Нет тут такого, не живет, валяй отсюда…»

Серега рассказывает про майора: «Пей, — говорит, — выпей литр, выпей ведро, но будь человеком».

История про водителя-стукача — машину перевернул.

Выпил тормозную жидкость.

Стучал — пиздили, перевернул так: пошла на обгон, сцеплением стал тормозить, перевернул.

История про прапора, которого связали и под сено спрятали.

— В часть привезли, связали за то, что разбил две бутылки водки, в часть привезли, командир спрашивает: «Где прапор?» — «А он напился, гонял всех, там на разгрузке остался…» — «Ну я ему покажу!» (Ха-ха!) Потом вытащили из-под сена, развязали. «Худо тебе будет, ежели застучишь…» Зассал прапор, наутро его командир в кабинете песочил — ни хуя не сказал. Опять с нами ехать: «Нет, нет, нет! Не поеду я с ними никуды больше!..»