Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

Сие не от тебя зависит, фаталист. Жуть.

Проснись, Никита!

Спать, спать, спать.

Ночь…

18.04.81.

Суббота.

Субботник.

Объект. Ошалелые птичьи чмоки.

Потеплело.

Читаю письма Чехова.

Жгут мусор — голубоватый дым.

Ветер — клубами пыль с асфальта.

Птицы — громадный приемник настраивают на волну, никак не настроят. Свисто-писко-пляско-бульканье!

Туча отползла. Солнце. Теплая дрожь, словно горячего чая глотнул…

Почерневшие останки сугробов.

Мошка возникла в воздухе перед глазами.

Растаяла.

Жмурюсь и вздыхаю.

Вслушиваюсь, вглядываюсь.

Счастливо…

Наволочные рыбины облаков.

У Толстого все они барашки…

Какие ж барашки?!

Легкие ватные чудища!

Нет — чудища в наволочках,

Нет…

Облако!..

Хочется протянуть руки и подержать его на ладони.

Хочется им умыться…

Шорох бумаги, гонимой ветром сквозь траву.

Звонко-писклявое чавканье птичьих насосиков:

«Звтюк-тринь-линь,

Лям-сви-вчи-укль-тлю-плю,

Тиф-тиф-фти

Гар-кар,

Пи-пи-ний-кл…»

Не передать…

В городок возвращаемся по лесу.

Некоторые наиболее впечатлительные стволы хранят, как нательные знаки, тихие светло-золотые блики.

Солнце заходит.

Ласковый и нежный апрельский лес.

Верхушки качает.

Курю, и кружится голова.

Лес… Вцепившийся в землю гордый пень…

Глухой мягкий стук шагов по лесной подсыхающей земле.

Семембаев и Мончук. Ночь.

Семембаев:

— Мончук, я тебе сразу говорю, ты мне, бля, свои условия не ставь!..

Мончук:

— А ты мне тоже не ставь.

Семембаев:

— А я буду ставить.

Мончук:

— А я хуй забил на твои условия!

Семембаев:

— Посмотрим…

Настеньке написал ответ…

Полегчало.

Что ж с ней?

Что, что, что, что???

Из ее следующего письма все станет ясно.

20.04.81.

Огребаем мусор в кучи, сжигаем.

Сижу на шине, закутавшись в шинель.

Кейфую.

По траве стелется голубыми клочьями дымок от костерчика.

И блестит в солнце пупыристая зелень елок.

Холодными вздохами ветер проникает под шинель, в ворот гимнастерки.

Дрожу, слушаю его.

Засыпаю.

Все шуршит.

Ох-х, отсидел задницу.

Ноги отекли.

Пора и поработать, Ники.

Березовый сок!

Петушок:

— Эй, Ильин! Че вы березу — каплет тебе на шинель — мучаете?!

Капли — слезы.

Тонкое лезвие вогнать в ствол и целовать, высасывать трещинку, текут слезы…

— Да мы не мучаем ее, мы целуем.

— Целуют они… Слишком долго стоите, перекур что-то большой у вас, как я погляжу.

— Заебал уже!

Горит мусор.

Курбан:

— У нас, когда свадьба, казаны — двести пятьдесят литров. Первое — девять-десять и второе — шесть-семь… И вот тоже ды-ы-ыма! Подходишь к свадьбе, уже видно дым с этого двора. Хорошо! Вот у нас тоже скоро дома дым будет. Плов будет. Брат женится.

Вовка Харитонов:

— Я восьмой класс кончил, сестра сказала: «Вот в техническое поступишь, мать разрешит курить…» Я утром встаю. Отец две пачки с магазина приносит, мне одну, брюки модные, с маленькими карманами — накладными. Иду по улице, в открытую, орлом — хули, все пох. Восемь классов кончил. Хуй знает, че мне после армии делать, ни хуя не могу придумать. Дома опять приедешь, опять друзья, друзья — два года не виделись, — опять пить начнем… На проводах — мать: «Вовка, ты с кем дружишь?!» (Лидка Макака, Валька Батарейка…) Только вот жалко об одном, что этой Таньке целку… Она мне два письма прислала. У нее родители такие интеллигентные, что мать, что отец… Девка такая… культурно все ходил. А как в общагу стал ходить… Всё. Лидка Макака, она меня всему научила. (Они обе пришли его провожать к военкомату, обеих поцеловал, сел в автобус и уехал.) А за день до этого решил не пить… Пошел пивка выпить — друг с четвертинкой, распили, только уходить — дружки в руб-семнадцать — поехало. Домой доволочился, отрубился, встал в шесть вечера, голова с похмелюги гудит, собрался было к дружкам опять: мать ботинки спрятала, не дает, бросился головой в окно, связал муж сестры. Отец сказал: «Да дайте ему ботинки, куда он денется». Дала мать. Ушел, всю ночь гудел в общаге. С Лидкой Макакой, Венькой и Валькой Батарейкой на соседних кроватях… А в феврале вот получил письмо, что Венька, дружок (на четыре года старше) , на Макаке женился. Во дела! Соседи теперь будем… И Танька пришла к военкомату, и Лидка Макака там… И голова гудит. (Кусает ногти Вовка Харитоша… На мать похож.) Не могу, как фильм интересный, все пальцы обкусаю… Друг один, нах, Никит, рассказал, как он из армии домой приехал. В Москву приехал, чемодан, нах, все, нахуячился, нах, в лом: на вокзале просыпается — чемодана нет, галстука нет. Патруль — нашли какой-то ремень ему, в поезд посадили. Приезжаю в Рязань, колотун — шинель сбрасываю, к матери: «Здравствуй, мама!» — очумела!.. Я не представляю вот себя вот дембелем… Обязательно приеду сюда — по хуям все. Долгов-Петушок подойдет, скажу: товарищ капитан, ну и мудак же вы! С Годовиковым договорились — Новый год у него, на девятое экскурсантами сюда… Тай-тай-тай-таи-на-а… Никит, тебе хотелось бы, чтоб тебе всегда было лет семнадцать-восемнадцать?

— Нет.

— Нет?! Мне бы хотелось, чтоб всегда семнадцать лет было.

— Почему?

— М-м-м? Хуй его знает! Самый такой возраст, нах. Бля, скоро двадцать стукнет, ебн в рот… Третий десяток!

— Так, придвинь топчан, Вов, сюда вот, все-таки надо поспать, уж второй час.

Паркнаряд.

Он лежит вытянувшись на топчане с открытыми глазами.

Чубатый рязанский парень — Вовка Харитонов.

(«Чем больше спишь, тем меньше нарушений!»)

— Смысл жизни? Хуй его знает, в чем? Не задумывался никогда, ну у каждого, наверное, свой он есть, смысл… Все-таки армия, нах, перевоспитывает, особенно первый год, полгода первые… У меня характер на сто процентов перековался, нах! Ты хоть раз видел, чтоб я был каким-то вспыльчивым? Вот я домой приходил выпивши, вот если мать че-нибудь начинала на меня — дверью хлопал! Хуй домой ночевать приду!.. Вот на работе мне там мастер — по хуям были все!

— Ну а вот для тебя, для тебя, в чем смысл?

— Я еще пока не придумал… Вот я не могу себя представить свободным таким человеком, как я сам буду жить с семьей, не могу представить, не могу, поверь, нах! Самостоятельным таким.

На бок повернулся, с головой укрылся шинелью, затих.

Храп, посвист, Вовка всегда спит с открытым ртом, часто говорит во сне, расслабленно постанывает.

Вспыльчивость никуда не девается, как и талант, дар… Просто человеку надо выжить.

Все, спать… (Долго читал Чехова — письма! «Степь»!!!)

Вышел в ночь, к холоду, полной неподвижной луне.

Небо — как намокшая чернильной кляксой промокашка.

Тихо необычайно — слышно, как трется хэбэшный воротник о шею, когда верчу головой.