Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

Ой, так всего много, что эти „формальности“ перечислять долго можно… Читаю „Войну и мир“, как о жизни…

Переписываюсь с Даней Немцовым.

Да! Ты замечательный отрывок прислал. Хорошо — хорошо очень, и прозрачно по-весеннему, и грустно… И еще интересно.

Динка, должно быть, родила. Они с Алексеем Анатольевичем в Горном Алтае. Он семью оставил. Страшно сына любит. Жену, наверно, тоже, по-своему. Немчиха не писала — видимо, сложный внутренний процесс.

На балет нет желания больше ходить — мертвечина. Омерзительно после прославленной „Жизели“. Действие второго акта происходит на кладбище, очень верно и вне „Жизели“. У балерины с главной партией лицо похоже на череп. Череп с длинными сильными ногами. Девушка воскресает и встает из могилы… И эта балерина со своим изнуренным мертвым лицом, мертвецкое освещение — меня чуть не вырвало.

Неужели большинство боится самим себе верить? Хотя очень много разных зрителей.

Никому не звоню,

Никуда не хожу,

Ничего не хочу,

Гуляем с Соней в „пролете“, т. е. на общем балконе дома…

Мучаюсь отношением к тебе. Живу под лозунгом: „Осторожно! Нервы!“ Сносно к себе отношусь. Гораздо лучше было бы, если бы я была сильнее, чем ты, и вообще, признаюсь, слишком много накопилось этих „если бы да кабы“. Тебе, помню, так хотелось, чтобы у нас простые были отношения. Не знаю, как теперь ты понимаешь. Но у нас их не будет никогда.

Никита! Давай помолимся только за Сонечку. Сложно ей будет.

Никита, я тебя невольно сержу.

Ты не сердись.

Я очень отвыкла от тебя.

Плохо, что я пишу. Но нельзя же не писать еще…

Число, наверно, 7 апреля.»

Сразу после завтрака спрятался в сушилке.

Все — на развод.

Я — в клуб сбежал, к своему подоконнику. (Мух нет…) Здесь и пишу.

В воздухе носятся легкие, редкие пушинки снега, а трава уж зеленеет.

Ползет по небу стеганое одеяло

Облаков и белый шелк…

Кричит:

— Настенька, я тебя очень люблю, родная моя, Настенька, дай я тебя обниму! Согрею, успокою!

И верь мне!

Верь мне.

ВЕ-Е-ЕРЬ МНЕ!!!

Ну отчего эта чертова зима никак не отпустит, опять сегодня повалила белая мошка!

Белая сетка.

Не знаешь, где найдешь, где потеряешь…

Вечер. Физзал.

Подготовка к завтрашнему.

Прыгаем через козла.

Я — первый…

Черный длинный.

Прыгнул — раком! перелетел!..

Один за другим, один за другим… Летают…

Эльдар — нет,

Козлов — нет,

Нагиев — нет,

Андрюха — да,

Резо — да,

Адилов — прыгнул,

но! Боже мой,

не смог.

Жуть — бедолага

покраснел.

Ночь.

Опять напились — пляс в спальне.

Я в ленкомнате читаю.

Алескеров:

— Ники, это какой музыка — американский, что ли?

Пойти угомонить?

Кто кого перетанцует.

— Тыхо, вниманий! Танцуем на качество, на разнообразие!

Ваня меня стрижет…

Нагиев:

— Балабанык, ты тогда чайник принесешь?

— А варенье там есть? А то я щас пойду, тещу сбужу, все принесу.

— Не надо, брат… «на губу» посадят.

Ваня:

— Ты замерз. Бля буду, Никита, замерз.

— Ничего, не страшно, Вань.

— А то, скажешь, хохол замучил меня. Я хотя бы на карачках — папуас, но я человеку никогда зла не желаю, даже своему самому хуевому врагу.

Скребет мне шею. Сдувает волосы с плеча.

— Никит, погни голову.

Изо рта у него теплый винный дух.

— Я тебе не мешаю, Никит, писать?

— Не-не-не.

— Ну смотри!

А там, в спальне, черт знает что!

— Я зла никому не желаю, я человек простой, сельский. Никит, извини, пожалуйста, я тебе щас не дам немного пописать.

Стряхивает с меня волосы, стряхивает.

— Спасибо, Ванек.

— Пожалуйста, Никит. Я ж никогда не против для хороших людей. Я и ночью поднимусь, сделаю то, что надо.

Адилов:

— Никит, пойдем с нами чай пить.

— Щас.

— Никаких «щас»! А то щас налью на блокнот. (Наклоняет чайник.)

— Да-да, иду-иду.

Драка Александрова с Чижом. Эти испугались, что Чиж застучит — подняли его с постели. Чиж прижат к подоконнику в умывальне, еле умиряет дрожь — обнял сам себя. Оправдывается — глаза в пол. Адилов петухом перед ним, руку в штаны.

Адилов:

— Ну я понимаю, этот случай был три дня назад, почему это надо сегодня, по-пьяни. Сынок, я ему говорю: то, что ты начинаешь жрать, я уже высрал. Еще мне доказывает, нах. Поднимай, говорит, Чижа, Балабаныка, Харитонова — будем разбираться. В жизни человека удивительно то: когда он сам бывает таким, он других не замечает. Выпил ты для себя, твой организм балдеет, че-то чувствует… Да? А на хуя другим людям мешать?! Мне, говорит, надо разобраться с Чижом… Я говорю, иди разбирайся.

— Ты пойдешь?

— Я пойду в таком случае, если ты сумеешь его отпиздить, я не встану, если он тебя, я встану только разниму.

Я тоже на очке спокойно сел, не снимая штаны. Сижу. Пошла говорильня. Встал, ушел…

Пусть люди говорят…

Маятный день. 15-е. Проверка. Сдача ЗОМПа, ФИЗо.

И все время холодно, словно посреди дождя, внутри дождя.

«Пьеса есть процесс превращения начала в конец», — А. П. Чехов.

Разговор со Смирновым (капитаном) . Он ответственный — ночной дежурный.

Я в ленкомнате, читаю. Заглянул, как-то вдруг добро.

— Ну что, Никит, читаешь?

— Да вот тут…

Показываю книгу…

Говорим: Пастернак — Есенин…

Охота курить, неудобно… Курю в канцелярии.

Он развивает свою главную мысль о сталинизме!

Надо, мол, ужесточиться. Демократизм грозит армии развалом. Развал!

Я ему об убывании души.

Он мне об ужесточении.

Подтянуть законом страну…

Каждый о своем…

Все! Час ночи. Спать.

Умывальня.

Гена Трухин:

— Никит, дай прикурить.

— Спокойной ночи.

Ночь с 16-го на 17-е.

Холодина, чертова холодрыга!

Балабанык тогда подстриг меня по-идиотски, горшок с ушами — в зеркале я сейчас.

Шинель на плечи накинул. Час ночи.

С Семембаевым нет примирения, но зла уж нет. После ссоры появляется какая-то особенная внимательность друг к другу, выверенность каждого движения; когда ты в ссоре, каждый малейший факт общения важен и многозначителен. Что там у него: вызов, шаг к примирению, разведка?

Снег на асфальте.

И холодно, и сыро (и одиноко) .

Целый день хочется спать, только о том и думаешь, как бы уснуть, где бы…

Состояние: вот сидел в машине рядом с водителем и вместе с ним как бы управлял ей — машиной: вот он тормозит, и у тебя нога напрягается, вот он идет на обгон, и ты подаешься вперед, подгоняя машину… соучаствуя. И вдруг — вялость. И откинулся на сиденье, и перестал следить за ходом движения — положился, как говорят, на волю и сидишь лениво глядишь в окошко, засыпаешь…

А машина едет.

Куда надо привезет; куда привезет, туда и надо.