Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

Долго не простоишь — холодно…

Удивительно!

Слышно далекое бульканье талого ручья в канаве, и все!

Рябо-птичья истома утреннего березового леса. Целлофановое шевеление под ногами подмороженной за ночь грязи… Осторожный ветер (чуть шевелит листвой) , и птица парит…

День в суете.

Ночь. Тревога.

Мерзну на пункте зачехления, закопавшись в чехлы.

Пакостник холод.

И никуда от него не денешься.

Вот ад!

Ледяная апрельская ночь, дрожу мелкой дрожью!

«Никита, письма наши разошлись. Я прислушалась к твоему стихотворению и поняла его. Ты очень верно написал, к нему точно, что „прислушаться“. И еще я поняла тебя в нем, вернее, еще и почувствовала. И еще мне оно безумно близко. Потому что он, скворчик, кроха завалящая. И он неистовый, он ярый, он певец. И я не кричу эти (последние) слова, я их тихо говорю, я их понимаю, я их вдумчиво и медленно говорю. И про звезду дальнюю, печальную и крошечную я тоже поняла, может быть, немного по-своему. И еще оно для меня какое-то „созерцательно-воспоминательное“, будто о далеком-далеком и очень дорогом и теперь. И только звезда эта „дальняя-крошечная“ — настоящее.

Боже мой! Ведь юность моя прошла. Я истерически ору, а она уже не вернется. И многого не понимаю в своей теперешней жизни, а от этого и не хочу. Я все теперь думаю, думаю, мне необходимо понять ее и полюбить. Я не понимаю, что такое быть женой, матерью. Наверное, во мне существовали и существуют какие-то превратные представления о них, а мысли мои! Нет, я не знаю, что такое „жена“, можно, конечно, и не зная этого, жить и „быть“ ими. Скворчик-то пе-ре-стал, а звезда — далекая и печальная…

В тебе есть что-то очень трогательное. Я заметила из писем:

Солдатики… мат… ругаются — „Би-лядь“… скворчик — ярый.

Интересно, ты сознательно поставил к скворчику — ярый, или написал, потому что это „так есть“, так вот для тебя? В общем, ты умеешь жалеть, а значит, умеешь понять.

Большинство матерей хотят, чтоб их детям легче было в жизни, — это материнское желание. Поэтому воспитывают в них практические навыки — чистоплотность, хозяйственность, бойкость, кокетство и т. д., забывая о том, что для человека самое главное — любовь, страсть, увлеченность к какому-то делу, т. е. это сопряжено с желанием выразить себя. Но нужно иметь это богатство. (Придется прерваться — Соня требует внимания).

Вот я и боюсь, как бы ей не помешать, меня очень пугает то, что она умеет теперь уже бить. Это ее приобретенное качество, но, по-моему, она вообще склонна к агрессии. Она тянется ручкой к моему лицу, я приближаю его, потому что ей хочется потрогать глаза, рот, нос, но вдруг она сильно бьет ручкой по глазам, по лицу. Я очень пугаюсь и говорю ей строго, что мне это очень неприятно, что это нехорошо, что этого нельзя — она опять бьет. И я по лицу ее вижу, что она знает, что бьет. Теперь буду просить ее, чтобы она все гладила, вернее, учить ее гладить. Но вообще не знаю…

Сейчас, слава Богу, все ничего. Но ты не представляешь, как я боюсь писать об этом, и уже страшно за написанное.

Мы ее учили на днях говорить — „папа Ники“ („Никита“ — ей трудно), слушает, слушает, а потом промямлит что-то похожее, интересно так.

Из нового: научилась складывать ручки, показывает, какая она большая, большая будет — тяяяя-нет ручку вверх.

Сегодня она меня приятно удивила. Я ее кормлю, сидя на коленках на ковре, а она восседает за своим стуло-столом. На ней одет слюнявчик, на котором вышиты вишенки. Она знает это. На чашке, из которой я ее кормлю, тоже нарисованы вишенки. Я как-то давно ей об этом говорила. Мы никогда вместе о них не говорили. Сегодня она показывает пальчиком на вишенки слюнявчика, потом на вишенки чашки и что-то мычит — что, мол, это все вишенки. Может быть, тебе покажется, что в этом нет ничего особенного, но если следить за каждым крохотным шажком ее развития с рождения, то это всегда поражает…

Когда ее держишь за руки — она ходит. Ползает на четвереньках очень забавно, но это уже давно.

Все время вопросы: надо ли — не надо ли, так ли — не так ли, да, Никитушка, не видя, ты же не сможешь посоветовать. Вообще, я страшно на тебя надеюсь.

Как книга Шкловского называется? Я прочла Мейлаха „Уход и смерть Льва Толстого“. Не очень хорошая книга, но верная, как у Бартмана — стихи плохие, но мысли в них интересные. В „Войне и мире“ самые удивительные — Тушин, Наташа, князь Андрей.

Самое-самое — ранение и смерть князя Андрея, как снова Наташа появилась, потом приезд кн. Марьи и его две смерти и их оценки. И еще любовь княжны Марьи. Но больше, больше всего — князь Андрей! И Наташа! И еще мне там очень понравилась мысль о невозможности насилия своей волей неизбежного.

Гусик проснулся… все! Еще, Никита, ты, когда приезжал, то все читал и думал, как это у Т. или другого автора получается. Как у Толстого 32 гл. 3-й том (по-моему), а? Где Наташа к нему приходит и до смерти. И я подумаю.

Попрощаюсь чуть позже…

14.05.81.

Целую тебя в губы твои. Если бы ты когда-нибудь позволил мне их кусать! Хочу тебя страшно. Я не виновата — это весна».

От Настеньки письмо!

Чудное!

Любит!

Все страхи к чертям.

Пришел в казарму — три часа ночи.

Шли через лес… Тяжелый топ по тропинке усталых людей, черные ветки.

Где-то вдалеке сварка — тяжелая синь вздрагивает, словно встряхивают полотнище.

Ахмедханчик подарил: «Завтра подстригусь ПОД АЛМАЗ!» (Наголо!)

Чай, бутерброд с маслом, утренний развод, оркестр, полковник Зайцев, ветер гонит, катит бычок по плацу, подкатил к носкам полковничьих сапог.

— Так, всему личному составу! Сегодня к нам приезжает генерал-полковник Черкашин, мы должны пока… Это что такое, Гриценко?! (Увидел бычок.)

Поднимает двумя пальцами в перчатке:

— Плац вылизать!

Мы уже курим в умывальне.

— Все, Никит, зафиксировал это?

В окне цепочкой авторота, одной шеренгой вдоль всего плаца (как птички) прочесывают. Гриц впереди… Каждый камушек. Прошли, повернулись. Цепь идет обратно. (Грибники…)

— Ни хуя! Смотри, кучу какую набрали!

На плац опускается облако, но не расползается; легкой подушкой замерло.

Адилов:

— Ни хуя! Они в карманы все складывают! Не-е, хе-е — вон куча!

Все смотрят на облако — сбегаются со всего городка. К окнам в умывальне налип весь отдел. Из облака вылезает Дракончик (зычным голосом) :

— Товарищи прапорщики и офицеры! Солдаты! Слушай меня! Я убираю за пять минут один всю территорию вашу, а вы за это отпускаете младшего сержанта Ильина в вечное увольнение. Согласны?

— Со-гла-сны!.. Ура-а!

Дракончик командует:

— Всем на крыши! Ежели потонуть не хотите!