Эмма Донохью - Притяжение звезд

Мой брат важно пожал плечами.

Еще он выращивал лук, много лука, который уже лез у нас из ушей. (Правительство бы нас одобрило!) А латук хоть и был весь изъеден огородными насекомыми, но зато имел натуральный вкус.

– О, да еще сельдерей! Представляешь, его стали продавать как средство для успокоения нервов!

Я подумала, что эта новость позабавит Тима. Но его лицо осталось бесстрастным. Возможно, мысль о нервном расстройстве была для него слишком болезненной.

Во фронтовом госпитале это называли военным неврозом. Невроз мог проявляться в разных неожиданных формах, им страдали даже гражданские; помню, я читала про одну англичанку, которая во время авианалета сошла с ума и отрезала голову своему ребенку.

Тиму давали хлорал, чтобы избавить от ночных кошмаров или, по крайней мере, заставить забыть подробности сна, когда он вскакивал среди ночи и не сразу мог понять, где он, но хлорал вызывал у него постоянное расстройство желудка. Ему делали массаж, чтобы унять мышечную боль, назначили прогулки для повышения тонуса и гипноз, чтобы вернуть его сознание к норме; потом отправили на курсы научить вязать веники, плотничать и чинить обувь, чтобы он мог стать полезным для общества.

Спустя несколько месяцев после того, как Тим стал почти таким же, как многие другие, его комиссовали. Психолог вынес вердикт, что вряд ли ему можно вернуть речь, а кроме того, в госпитале требовалась койка для новых раненых. Ему предписали покой, хорошее питание и подходящую для его состояния работу. Довольно быстро я отучила Тима от седативных средств. Он стал менее нервозным, хотя по-прежнему терпеть не мог массового скопления людей, и стал охотнее принимать пищу, особенно если ел в моей компании. А мне нужно было верить в то, что тишина и домашние хлопоты – копание в огороде, выходы за покупками, стряпня, уборка в доме и времяпровождение со своей сорокой – со временем сделают его вполне нормальным.

– Что-то пришло с утренней почтой?

Брат покачал головой и взмахнул руками.

Я не поняла.

Указав в сторону прихожей, он снова мотнул головой, почти сердито.

– Не важно, Тим.

Он с шумом отъехал на стуле от стола и выдвинул вечно застревавший ящик.

– Да не важно, правда.

У меня сердце разрывалось, когда Тиму приходилось корябать что-то в блокноте, чтобы его могла понять я, практически заменившая ему мать; в такие моменты мне казалось, что нас разделяют тысячи и тысячи миль.

Он подтолкнул мне блокнотик с краткой надписью прыгающими буквами: ВРЕМЕННО ПРИОСТАНОВЛЕНО.

– Что? Работа почты? А, доставка почты, поняла, – сказала я. – Это, наверное, связано с тем, что на сортировочной многие болеют. – И добавила печально: – У нас в больнице никогда бы не приостановили оказание помощи. Наши ворота не подлежат закрытию.

Я упрекнула себя за то, что никак не могу запомнить, что не стоит задавать Тиму вопросов об утренней почте. Сколько уж недель прошло с тех пор, как я перестала ждать почты! Вот так механизм цивилизации может застопориться, и ее заржавевшие колеса начинают двигаться кое-как.

– Видела на улице мальчишек, одетых в карнавальные костюмы, они ходили по домам, – заметила я. – Знаешь, я голову сломала, все никак не могла вспомнить: чем в нас старики бросались в Хеллоуин, чтобы отвадить гномов?

Тим поднял стеклянную солонку.

– Солью! Ну точно!

Я взяла у него солонку и предалась воспоминаниям. Высыпала немного соли себе на ладонь и с торжественным видом приложила щепотку к своему лбу, а другую – ко лбу Тима.

Он чуть съежился, но стерпел мое прикосновение.

Я была рада, что Тим уже переболел гриппом – за неделю до меня и тоже в легкой форме. Иначе мне бы пришлось за ним присматривать день и ночь. Многие годы меня преследовал страх потерять брата, потом мне его вернули, но совершенно изменившимся; и теперь я ни за что не смирилась бы с утратой того, что от него осталось.

Огарки свечек в стеклянных банках покосились в лужицах воска. Тим аккуратно скрутил сигаретку.

– Можно и мне?

Он толкнул мне самокрутку и принялся крутить другую.

Мы не спеша покурили. Я подумала о примете, в которую верили вернувшиеся с войны фронтовики: «Никогда не прикуривай третьим от одной спички». Было ли это просто проявлением благоразумия, потому что чем дольше горит спичка, тем больше вероятность, что тебя заметит снайпер в темноте и выстрелит? Или это правило позволяло сохранить неразрывным магический круг фронтовой дружбы, когда два товарища приникают друг к другу над быстро отгорающим пламенем спички?

Мне вспомнилась фотография, чуть кривовато висевшая над письменным столом Тима, на которой были запечатлены он и его друг Лиам, стоявшие в обнимку; парни с улыбкой горделиво демонстрировали только надетое фронтовое обмундирование. Форма с одной звездочкой-нашивкой на плече сейчас висела в шкафу. Характеристика лежала на дне ящика – типографский текст с вписанной от руки аттестацией:

«Вышеупомянутый бывший солдат отслужил в действующей армии два года, триста сорок семь дней, и за это время проявил мужество и отвагу».

Брат затушил окурок и ушел в кладовку.

У стены стояла его клюшка для поло, толстый набалдашник был покрыт пятнами. Он использовал эту клюшку, чтобы бить крыс, изредка забредавших в нашу кладовку; после фронта он не проявлял к ним милосердия.

Тим вернулся с темно-коричневой блестящей буханкой фруктового пудинга.

– Где ты это взял?

Вопрос мой прозвучал риторически, да еще и с притворным изумлением. Он явно купил его у старухи в переулке, что торговала яблочными пирогами.

– Сегодня я буду мамой?

Я разрезала еще теплый кирпичик посередине, выложила толстые ломти на тарелку Тима, потом на свою. Сухофрукты торчали на срезе как камешки, пудинг был совсем свежий, его не надо было ни поджаривать, ни мазать маслом.

– Спорим, я найду монетку и стану богатой!

Тим с серьезным видом кивнул, точно принимая пари.

Я вгрызлась в пудинг. Пшеничное тесто, никакой сюрприз внутри не запечен. На вкус как свежезаваренный чай с размокшим изюмом.

– Просто объедение, – пробормотала я.

Интересно, во сколько он ему обошелся? Но Тим всегда следил, чтобы до конца недели мы оставались при деньгах.

Глаза моего брата уставились в стену или во что-то за стеной. Что он там высматривал?

Зубы наткнулись на что-то твердое.

– Ой!

Я развернула вощеную бумагу (на секунду мне вспомнился сверток с мертвым младенцем Делии Гарретт). Это было колечко с уже облупившейся позолотой.

Но я категорически произнесла:

– Ага, выйду замуж в течение года.

Тим вяло захлопал.

– А ты в своем ломтике не нашел талисман?

Помотав головой, он продолжал откусывать. Он ел с таким видом, словно выполнял постылую обязанность, с легким ужасом, как будто пудинг мог у него во рту обратиться в прах.