Эмма Донохью - Притяжение звезд

Подписать свидетельство о рождении можно было бы попросить любого врача, но я спрашивала у всех встречных, где доктор Линн, до тех пор, пока какая-то младшая медсестра не направила меня на верхний этаж больницы, в палату в самом конце коридора. Из-за двери доносилась тихая музыка, но, когда я постучала, мелодия уже угасла.

Это был крохотный захламленный бокс. Доктор Линн подняла глаза от простого стола, который она использовала в качестве рабочего.

– Сестра Пауэр…

Мне почему-то было неловко сообщать ей про полицейских. Вместо этого я спросила:

– Я не мешаю вам… петь, доктор?

Короткий смешок.

– Это граммофон. Люблю поднимать себе настроение музыкой Вагнера, когда заполняю бумажки.

Но никакого граммофона я не заметила.

Тогда она указала пальцем на стул позади себя.

– Это новая модель, без раструба, вернее, труба спрятана внутри, за стенками. Лучше смотрится.

Так вот что за деревянный ящик она тащила вчера утром.

– Я пришла сказать, что Мэри О’Рахилли родила в позе Вальхера без хирургического вмешательства.

– Вы молодец!

Доктор Линн протянула руку, чтобы взять у меня свидетельство о рождении. Я отдала ей бумагу, и она поставила свою подпись.

– Мне не нужно спуститься к вам и наложить швы матери? Вы осмотрели новорожденного?

– Нет, не надо. Они обе прекрасно себя чувствуют.

Отдавая мне документ, она сказала:

– Попрошу в канцелярии, чтобы они позвонили отцу и сообщили ему новость. Что-нибудь еще?

Я засмущалась.

– Я вот все думаю… не следовало ли мне положить ее в позу Вальхера гораздо раньше? Это могло сократить время схваток и обезопасить ее от шока?

Доктор Линн пожала плечами.

– Совсем не обязательно, если она не была готова. В любом случае не стоит в разгар пандемии терять время на ненужные размышления и сожаления.

Я растерянно кивнула.

И тут заметила на воротнике ее шубы размазанное коричневое пятно. Интересно, она знает об этом? Шикарная меховая шуба была переброшена через спинку стула, на котором стоял граммофон. На полу позади стола лежали сложенное больничное одеяло и подушка. Неужто временно заменяющая у нас врача благотворительница спала здесь, словно бездомная?

Доктор Линн проследила за моим взглядом.

– В сложившихся обстоятельствах я нечасто бываю дома, – объяснила она с шутливой интонацией.

– Вы имеете в виду инфлюэнцу?

– Ее – и полицию!

Значит, она знала о вторжении в больницу двух полицейских, которые ее разыскивали. А знала ли она, что именно я сбила их со следа? Но об этом мне было неловко ее спрашивать.

– В последнее время, когда выхожу из больницы, – продолжала доктор Линн, – я обычно беру кеб, а не езжу на своем трехколесном велосипеде.

Представив ее в седле, я невольно улыбнулась.

– Пытаюсь сойти за вдову военного, напяливая на себя эту шубу, позаимствованную у подруги, которая замужем за графом, – добавила она, насмешливо скривив рот и мотнув головой на меха. – А еще прикидываюсь хромой на левую ногу.

Тут уж я не смогла удержаться от смеха. Описанные ею действия сильно смахивали на клоунский гэг в кинофильме.

Потом я посерьезнела:

– А можно задать вам вопрос… Это правда? Я не про вашу ногу.

– Что правда?

Доктор Линн буквально заставляла меня выговорить эти слова: то, за что вас разыскивают…

Она покачала головой:

– Не сейчас. Мы, члены «Шинн Фейн», прошлой весной протестовали против планов распространить воинскую повинность на Ирландию. Этот так называемый германский заговор был выдумкой с целью оправдать попытки властей нас разгромить, в результате чего почти все мои товарищи по движению без предъявления обвинений были брошены в британские тюрьмы, где и находятся до сих пор.

Неужели это на самом деле могло произойти: что власти просто-напросто сфабриковали заговор с целью контрабандного ввоза оружия. В конце концов, доктор Линн не отрицала своего участия в восстании 1916 года, так что, если в данном случае она объявляла себя невиновной, я была склонна ей поверить.

И я подумала еще об одном. Если она сейчас скрывается, прячась в клинике, где лежат больные инфлюэнцей, или занимаясь частной практикой, зачем же она тогда согласилась временно замещать врача в нашей большой больнице, где никого не знала, а многие сотрудники вроде Гройна только обрадовались бы, увидев, как ее выволакивают в наручниках? Если только не считать… Ну, конечно, тот же Гройн считал, что нам остро необходимы компетентные врачи.

– Я их направила по ложному следу, – вдруг выпалила я. – Фараонов, которые заявились сюда и вас искали.

– Правда? Ну что ж, спасибо.

Она протянула руку, чем немало меня удивила. Я ее пожала. Сильная теплая рука.

– Но завтра они могут вернуться! – почти выкрикнула я. – Оставаться здесь небезопасно.

– О, милая моя девочка, сейчас нигде не безопасно. Но не заботьтесь о завтрашнем дне и так далее [39] Из Нагорной проповеди: «Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы» (Матф.6:34). …

Мне пора было возвращаться в отделение, но я медлила. Я заметила у нее на рабочем столе фотографию в серебряной рамке. Доктор Линн под руку с улыбающейся женщиной.

– Ваша сестра? – спросила я.

Кривая улыбка.

– Нет, когда меня депортировали, боюсь, моя семья пыталась объявить меня умалишенной. Даже теперь они не позволяют мне приезжать домой на Рождество.

– Сочувствую.

– На фотографии – мисс Френч-Маллен [40] Мэделин Френч-Маллен (1880–1944) – ирландская националистка и профсоюзная активистка, участница Восстания 1916 года, член партии «Шинн Фейн». , моя милая подруга, у которой я живу… когда не ночую в больничных боксах. Мы познакомились в организации помощи бельгийским беженцам [41] Английская общественная организация, созданная в годы Первой мировой войны для помощи беженцам из Бельгии. , и она финансирует мою клинику.

Да уж, что бы доктор Линн в жизни ни делала, она не выбирала легких путей. Но тут я поймала себя на мысли, что сую нос не в свои дела. И, пробормотав слова благодарности, двинулась к двери.

– Новорожденная О’Рахилли уже брала грудь?

– О да, сосет вовсю.

– Очень хорошо. Значит, питание бесперебойно поступает. Хотя эти матери из трущоб могут предложить своим детям немного. Хотя малышка будет высасывать из матери все соки, все равно шансов выжить в первый год своей жизни у нее куда меньше, чем у солдата в окопах.

Ее слова меня ужаснули.

– Неужели?

– Уровень младенческой смертности в Дублине, – сурово отчеканила она, – составляет около пятнадцати процентов – такова цена жизни людей в самых перенаселенных в Европе домах, в условиях повышенной влажности. Какое лицемерие – все увещевания властей о важности гигиены, обращенные к людям, которые вынуждены ютиться в тесных комнатушках, как крысы в мешке. Из года в год батальоны новорожденных выгоняют в мир, как солдат на фронт, где они оказываются беззащитными перед дизентерией, бронхитом, сифилисом, туберкулезом… А смертность среди незаконнорожденных в несколько раз выше.