Эмма Донохью - Притяжение звезд

– Я неутомимый пешеход, – говорила Брайди. – Я могу идти бесконечно. В доме каждое воскресенье мы гуськом шагали пять миль до моря.

Забавно: я представила себе, как она вышагивает следом за настоящей гусыней. А потом попыталась вообразить, как маленькая Брайди танцует на морском берегу, швыряет камешки в воду, шлепает голыми ногами по набегающим волнам и вопит от восторга.

– Вы ходили плавать?

Она помотала головой.

– Такие у нас были занятия физкультурой. Дойдя до берега, мы разворачивались и топали обратно. Нам не дозволялось держаться за руки, за это нас пороли, но мы могли болтать друг с другом, не шевеля губами.

Я не знала, что сказать.

Воздев лицо в небо, Брайди стала пританцовывать. Я тронула ее за локоть.

– Смотри не упади!

– Но звезды такие яркие, они меня ослепили!

Посмотрев на небо, я нашла Большую Медведицу и сказала:

– В Италии раньше считали, что под влиянием созвездий люди заболевают – отсюда и название «инфлюэнца».

Брайди сразу же поняла смысл сказанного.

– То есть когда приходит твой срок, твоя звезда тянет тебя… – И она резко дернула рукой, словно подсекала пойманную на крючок рыбу.

– Это, конечно, далеко не научный подход, – заметила я.

– Может, и нет. Но я слыхала, там все расписано заранее.

– Что именно?

– День, когда каждому из нас придет пора умереть.

– Но это же полная ерунда, Брайди!

Она подняла и опустила худые плечи.

– А мне не нужен научный подход, я же не медсестра.

– Но у тебя есть все задатки, чтобы стать ею. Если ты этого хочешь.

Брайди удивленно посмотрела на меня и, расхохотавшись, отмахнулась.

Я прекрасно понимала, что многие видели в этой профессии только мрачные стороны: ведь каждый день медсестрам приходилось иметь дело с вонью, кровотечениями и испражнениями, смертью. Для меня же моя профессия была призванием.

– А знаешь, Брайди, я веду учет каждой своей умершей пациентки.

– Где? В особой книге?

– Думаю, ты видела, как я это делаю.

С этими словами я достала часы и, не глядя на стрелки, положила ей на ладонь циферблатом вниз.

Брайди взвесила их на ладони.

– Они из серебра?

– Видимо, да. Часы мамины.

(Я нарочно уточнила, чтобы она не подумала, будто я на свое жалованье могла купить такую дорогую вещь.)

– Они еще хранят твое тепло, – прошептала она.

Цепочка часов, соединявшая нас в тот момент, походила на туго натянутую пуповину.

Я приложила кончик пальца к одному из криво нацарапанных на крышке кругов.

– Каждый круг вроде полной луны обозначает мою умершую пациентку.

– Но ведь не по твоей вине.

– Надеюсь, что нет. Но трудно быть абсолютно уверенной. В нашей профессии нужно научиться с этим жить.

– А что означают маленькие кривые линии? – спросила она.

– Это полумесяцы, а не полные луны.

– Младенцы?

От этой умнички ничего не скроешь. Я кивнула.

Теперь Брайди всмотрелась внимательнее.

– А некоторые совсем короткие царапушки.

– Это мертворожденные. Или выкидыши, если они были на позднем сроке и я смогла определить, кто это – мальчик или девочка.

– То есть ты уродуешь свои дорогие часы только потому, что тебе грустно?

Я покачала головой.

– Просто мне…

– …хочется их запомнить? – закончила за меня Брайди.

– Ну, я их и так помню. Хотя часто хочу забыть.

– Они же не преследуют тебя, словно призраки?

Я не могла найти нужных слов.

– У меня такое чувство, что им хочется быть где-то зарегистрированными. Они этого хотят. Они даже этого требуют.

Брайди гладила серебряный диск.

– Это как карта мертвых. Небо, усеянное лунами.

Я забрала у нее часы и положила обратно в кармашек.

– Меня нередко преследуют призраки живых, – сказала я. – Например, мальчик миссис Уайт.

Брайди кивнула.

– Я все думаю: а что, если он, вместо того чтобы отправиться в трубу, попадет к милой молодой паре… вроде О’Рахилли… если их не испугает его заячья губа и они его усыновят…

Брайди скорчила гримасу.

– Мэри О’Рахилли – милая девочка, но мистер О’Рахилли – та еще тварь.

Я чуть не упала, услышав такую аттестацию. Это она про ее мужа?

– Он что, ее колотит?

Она прочитала по моему лицу, что для меня это новость.

– Неужели ты не поняла?

Она вовсе не упивалась своим превосходством; ее поразила моя наивность.

Тогда все сходилось. И пугливость молоденькой О’Рахилли, и множество упомянутых ею вещей, которые могли рассердить мужа, и старые кровоподтеки на запястьях. Она сослалась на то, что, мол, на ее коже легко появляются синяки, а я, как начинающая практикантка, поверила и сразу забыла.

– Брайди, – тихо сказала я, – ты знаешь то, чего не должна знать. Особенно в двадцать два года.

Она грустно улыбнулась углом рта.

– Никто на меня ни разу в жизни не поднял руку, – продолжала я.

– Это хорошо.

– Но сейчас я начинаю узнавать такое, что мне впору сказать: я ничего не знаю.

Брайди не стала возражать.

Я медленно двинулась по плоской части крыши между скатов. И, дойдя до очередного ската, расстелила на нем одно из одеял. Потом присела на корточки, подоткнув юбку вокруг талии, чтобы обезопаситься от холода, и прилегла на липкую шиферную плиту.

Брайди устроилась подле меня.

– Застегни пальто до горла, чтобы не замерзнуть, – посоветовала я, – и нагнись-ка вперед.

Я взмахнула вторым одеялом над нашими головами и накрыла им нас как плащом. Нет, как скатертью фокусника. Третьим одеялом накрыла наши колени.

– Расскажи мне о нем, – нарушила я тишину. – О твоем… доме. Если ты не против.

Наступила долгая пауза. Вероятно, решила я, Брайди против.

– А что ты хочешь узнать? – наконец спросила она.

– Все, что ты помнишь.

– Я помню все.

По мере того как она начала вспоминать, выражение лица быстро менялось.

– Застарелая моча и резина, – наконец произнесла она. – Эти запахи я сразу вспоминаю, когда думаю о той жизни. Многие часто писались по ночам, понимаешь, и в какой-то момент решили, что нам лучше спать прямо на водонепроницаемых резиновых ковриках, чтобы каждое утро не относить постельное белье в прачечную. И у меня в ноздрях теперь постоянно стоит эта едкая вонь. А еще у нас была училка, которая входила в класс вот так… – И Брайди презрительно наморщила нос, изображая ту учительницу. – Каждый день она спрашивала: «От кого тут воняет? Кто тут воняет?» Но дело в том, Джулия, что мы все воняли.

– Но это же ужасно!

Она покачала головой.

– Ужасно было то, как все сразу тянули руки вверх, желая назвать имя какой-нибудь другой девочки и обвинить ее в том, что от нее воняет.

– О, Брайди…

Пока я осмыслила ее рассказ, прошла целая минута.

– И еще телесные наказания. До сих пор каждая моя кость помнит порки.