Эмма Донохью - Притяжение звезд

Я откашлялась.

– И за что вас пороли?

Она пожала плечами.

– Можно было схлопотать розги за то, что ты спала не в той позе. Или чихнула во время мессы. Или за то, что писала левой рукой, или потеряла из подметки гвоздик. Или за то, что у тебя кудрявые волосы. Или рыжие.

Я тронула ее пушистую янтарную корону волос, которые строптиво выбивались из заколок.

– Но почему, ради всего святого…

– Мне говорили, что это знак порочности, и подвешивали за волосы на крючок для одежды.

Я отдернула руку и прикрыла ею рот.

– А ты не могла кому-нибудь пожаловаться на плохое обращение? Скажем, школьной учительнице?

Ответом мне была мрачная улыбка.

– О, Джулия. Уроки нам давали в доме… Там и была наша школа, понимаешь?

Я поняла.

– Но, по правде сказать, не все там были такие уж монстры, – продолжала она. – Повариха, которую я застала в последние годы, ко мне прониклась. Она клала яблочную кожуру в помойное ведро сверху, и я могла ее подцепить и съесть, когда выносила помои свиньям. А однажды она положила для меня половинку вареного яйца.

Во рту у меня разлилась горечь, словно я хлебнула прокисшего молока.

А Брайди продолжала свой рассказ:

– Я не умела вязать аранские свитера [48] Ирландский свитер с вязаным узором в виде продольных кос. или вышивать орнаменты на облачениях, и мне поручили читать новенны [49] Новенна – традиционная католическая молитвенная практика, заключающаяся в чтении определенных молитв в течение девяти дней подряд. . А мы тогда жевали свечи, бумагу, клей – все что угодно, лишь бы набить пустой желудок.

– Новенны? – переспросила я. – Девятидневные молитвы?

Брайди кивнула.

– Люди платили монастырю за то, чтобы для них читали молитвы по особым случаям.

Я была просто ошарашена: детей заставляли читать молитвы без передыха, как на заводе, детей, которые с голодухи ели клей!

– Еще мне нравилось, что, когда не надо было читать новенны, меня отправляли работать в огороде на фермы. Там я могла стащить немного ягод или репку. Даже корм для скота.

Я представила себе картину: маленькая рыжая девчонка крадется между коров к кормушке и роется там в поисках съестного.

– А когда тебя отправили на работы?

– Утром, сразу после того, как одевалась.

– Нет, в каком возрасте примерно?

Брайди не ответила, и я перефразировала вопрос:

– Ты помнишь время, когда тебя еще не заставляли вышивать, или полоть грядки, или читать молитвы?

Она немного раздраженно помотала головой.

– В доме надо было поддерживать порядок. Нам приходилось наводить чистоту, стряпать, ухаживать за малышами, а еще и зарабатывать, чтобы оплачивать наше содержание, понимаешь?

– Вам врали! – взорвалась я. – Государство же оплачивает содержание каждого приютского обитателя.

Брайди заморгала.

– Я читала, что монахи и монахини, которые держат такие дома призрения, состоят на службе у государства. Они ежегодно получают немалую сумму за каждого ребенка под их опекой в счет расходов на питание, проживание и все прочее, в чем нуждаются сироты.

– Правда, что ль? – проговорила Брайди с ледяной невозмутимостью. – А нам никто такого не говорил.

И я поняла, что это был такой же постыдный трюк, каким пользовались в заведении, находившемся в нескольких минутах хода от нас, в лабиринте темных улочек, где женщины вроде Онор Уайт были вынуждены отрабатывать расходы на их нескончаемое многолетнее заточение.

– Хватит! – выпалила Брайди.

– Да, но…

– Джулия, прошу, давай не будем растрачивать этот чудесный вечер, копаясь в мерзком прошлом.

Я смирилась. Я обратила глаза к небу и стала глядеть то на одно созвездие, то на другое, перескакивая по ним, как по расчерченным мелом клеткам. Я подумала о небесных телах, сбрасывающих нам тонкие световые тросы, чтобы ими заарканить.

Я никогда не верила, что наше будущее заранее прописано с самого дня рождения. Даже если что-то и было предопределено звездами, ведь именно мы соединяли эти точки в строки, записывая историю собственной жизни. Но малыш Гарретт, родившийся вчера мертвым, и все прочие, чьи истории закончились, не успев даже начаться, и те, кто, открыв глаза, оказался в долгом кошмарном сне, как Брайди или малыш Уайт… Но кто так распорядился их жизнями, недоумевала я, или по крайней мере позволил им быть такими?

Мой желудок так громко возмутился, что Брайди хихикнула, а за ней и я.

Тут я вспомнила, что носила целый день в своей сумке, и спросила:

– Есть хочешь?

– Ну да, а что там у тебя?

– Шоколадные конфеты из Бельгии и итальянский апельсин.

– Не может быть! – восхищенно воскликнула Брайди.

– Подарки от моего брата Тима на день рождения.

Снять кожуру с апельсина оказалось куда легче, чем я думала. Из-под моих ногтей брызнул цитрусовый аромат. В свете звезд сочная мякоть под белыми перепонками казалась смуглой, почти пурпурной.

Брайди с недоверием воззрилась на очищенный плод.

– А тебе не кажется, что в дороге он сгнил?

– Да что ты! Понюхай!

Она нехотя, почти с отвращением, нагнулась и коротко вдохнула. Ее лицо озарилось радостью.

– Красные апельсины так называются, – заметила я, – из-за цвета мякоти. Они очень сладкие и почти без косточек.

Осторожно пальцами я разделила дольки и разорвала на одной тонкую перепонку. Соковые мешочки были разных цветов – от желтого и оранжевого до фиолетового, почти черного.

Брайди опасливо куснула дольку.

– О! – Сок полился по ее губам, и ей пришлось всосать его обратно. – Какая же вкуснотища!

– А я что говорила!

– С днем рождения, Джулия!

Я слизала капельки сока с ладоней – за это главная медсестра высекла бы меня, не сходя с места.

– И тебя тоже, помнишь? Первое ноября.

– Первое ноября, – торжественно повторила она. – Я не забуду.

– С днем рождения, Брайди!

В полной тишине слышалось тихое чавканье, с которым мы поглощали апельсин.

– С тобой так легко разговаривать, – сказала я вдруг. – А Тим после возвращения с фронта – не такой.

Брайди не удивилась: «Какой не такой?», а спросила:

– Не разговаривает с тобой?

– Ни с кем. Ни слова никому. Словно ему глотку перерезали. Да только у него не глотка повредилась, а голова…

Я сама не понимала, зачем так с ней разоткровенничалась, зачем пыталась уравновесить булыжники жизненных горестей Брайди камушком своих невзгод.

– Обычно я об этом не рассказываю другим, – добавила я.

– А почему нет? – спросила Брайди.

– Ну, наверное, из суеверного страха, что, если рассказать, это может оказаться правдой.

Брайди склонила голову набок.

– А разве это не правда?

– Да, но… официальной правдой. Всем известной. И я буду Джулией с немым братом.