Эмма Донохью - Притяжение звезд

Я не стала сопротивляться, не сказала «не надо». Я просто позволила ей это сделать.

Ей.

Я позволила этот поцелуй. Так меня никто никогда не целовал. Так.

У меня во рту словно воссияла жемчужная луна, огромная, обволакивающая, слепящая.

Это было вопреки всем мыслимым правилам, которые мне внушали всю жизнь.

И я ее тоже поцеловала. Мой прежний мир тотчас рухнул, превратился в прах, и новый, неведомый мне мир силился родиться. Нам, очень может быть, оставалась лишь эта единственная ночь, вот почему я целовала Брайди Суини, обнимала и снова целовала, отдавшись поцелую целиком и без остатка.

Мы откинулись на холодный скат крыши, с трудом переводя дыхание.

Мои глаза наполнились слезами. Брайди сразу заметила.

– О, не плачь!

– Я не плачу.

– Тогда что?

– Уверена, твоя настоящая мать помнит день твоего рождения, – выпалила я, не подумав. – Был же момент, когда тебя дали ей на руки и она подумала: «Боже, какое чудо…»

– Скорее, какая обуза! – мрачно усмехнулась Брайди.

– Мое сокровище, – возразила я (сжимая ей руки). – Просто представь себе, как она ощутила приятную тяжесть твоего тела в день, когда ты родилась…

Брайди снова прильнула ртом к моим губам.

Ночь тянулась, мы замерзали все больше. Мы целовались и болтали, снова целовались и снова болтали. Обе ни словом не обмолвились о поцелуях, чтобы не разрушить чудесный кокон, внутри которого мы оказались. Чтобы не думать о том, что значили для нас эти поцелуи.

Мы принялись обсуждать войну, и я невольно рассказала о лучшем друге Тима Лиаме Кэффри, как они вместе записались в армию, какими оба были сорвиголовами, как они улыбаются на фотографии, что до сих пор висит, чуть покосившись, единственная на стене в комнате Тима.

– Лиам не вернулся с фронта, – сообщила я.

– А что с ним случилось?

– Ему прострелили горло в прошлом году, в битве при Иерусалиме.

(С этими словами я взяла Брайди за палец и приложила его к своему горлу: на этом месте Тим носил свой деревянный амулет, который, хотя и спас ему кожу на шее, но не уберег его голову.) Но ей хотелось знать больше:

– А твой Тим не был с ним?

– Был. Рядом, как ты сейчас со мной. Его всего забрызгали кровавые куски друга.

– Господи! Бедняга. Все они бедняги!

Только сейчас мне в голову пришла мысль, что война, быть может, закалила и превратила их дружбу в нечто такое, чему трудно дать название и невозможно описать. Какая же я дура, что раньше об этом не подумала! Но о таком я никогда бы и не осмелилась расспрашивать Тима, как я бы никогда не осмелилась поделиться с ним тем, что произошло между мной и Брайди на крыше больницы.

Несмотря на то что мы обе совсем окоченели от холода, ни она, ни я не собирались оттуда уходить. Во время беседы наши шевелящиеся губы много раз оказывались очень близко, и мы умолкали, чтобы опять слиться в поцелуе. Мне было так радостно, казалось, я лопну от счастья, и в промежутках между поцелуями меня прямо-таки захлестывало ликование.

Когда же впервые между нами пробежала искра, а потом разгорелась в обжигающее пламя? Я и не заметила: слишком была занята своими делами. Со всеми этим рождениями, беспорядочно происходившими после смертей, – когда бы я стала задумываться о такой ерунде, как мои новые чувства, тем более тревожиться о них?

Мы обе принялись зевать.

– Это было безумие – тащить тебя сюда, – произнесла я. – Тебе же надо поспать.

– А тебе нет?

– Я привыкла не спать, я крепкая.

– А я еще крепче, – с улыбкой заметила Брайди, – и моложе, и выносливее.

С этим не поспоришь.

– Поспим после смерти, – добавила она.

Глаза слипались, но меня переполнял такой восторг, что казалось, я больше никогда не захочу спать.

Но мы обе умолкли и, сами того не осознавая, похоже, уснули, потому что я очнулась, когда лежавшая рядом со мной на скате крыши Брайди шевельнулась. Я вытянула затекшую шею. Большая Медведица уползла в другую часть ночного неба: наверное, мы проспали несколько часов.

– Ой, мышцу свело! – воскликнула Брайди, пытаясь выпрямить ногу.

Поежившись, я призналась, что вообще не чувствую ног. Я постучала пяткой по шиферному склону. Нога была как чужая.

– Жутко хочу пить, – призналась Брайди.

Жаль, у меня не было для нее второго апельсина.

– Хочешь, спустимся в столовую и там выпьешь чаю?

– Я не хочу никуда идти.

Она смотрела на меня с такой любовью, что у меня голова закружилась. Казалось, крыша была воздушным судном, парящим над растленным миром, и с нами ничего не могло случиться, покуда мы держались за руки, сплетя заледеневшие пальцы так крепко, что не понимали, где чьи.

Через пару минут я предложила встать во весь рост, чтобы восстановить кровообращение. Мы помогли друг другу встать на ноги и по-собачьи встряхнулись. Даже немного потанцевали на месте, еле передвигая задеревеневшими ногами и хохоча, и белые клочки пара вылетали из наших ртов в темный воздух.

– Я бы хотела пойти в твое жилище, Брайди, и сломать его. Разобрать по кирпичику.

– Вообще-то дом каменный.

– Тогда не оставить камня на камне.

– Меня всегда до глубины души тревожат малыши, которые безутешно плачут.

Я ждала продолжения.

– Твоя подопечная плачет и плачет, а ты ничего не можешь с этим поделать.

– Какая подопечная?

– Малютка в колыбели, которую они ставят рядом с твоей кроватью, как только ты вырастаешь.

– Что значит вырастаешь? Это сколько лет – четырнадцать, пятнадцать?

Губы Брайди скривились в подобии улыбки.

– Скорее восемь или девять. И вот еще что: если твоя подопечная набедокурит, накажут обеих. А если она заболеет, в этом тоже будешь ты виновата.

Я пыталась понять смысл услышанного.

– То есть на тебя возлагали вину за ее болезнь?

Брайди кивнула.

– А малютки болели все время. И многие из них отправлялись в яму позади приюта.

Я утратила нить повествования.

– Ты имеешь в виду, что они подхватывали какую-то болезнь, потому что играли в подвале?

– Нет, Джулия! Их туда клали… после.

– А… в могилу!

– Это была одна общая яма, без имен усопших.

Я подумала о Делянке ангелов на кладбище, где должны были похоронить так и не проснувшуюся дочку Делии Гарретт. Да, маленькие дети умирали, причем дети бедняков чаще других, а нежеланные дети и того чаще. Но все же…

– Но это так несправедливо, – воскликнула я, – возлагать ответственность на восьмилетнего ребенка за смерть младенца!

– Ну, – равнодушно сказала Брайди, – должна признать, что порой мне было так голодно, что я могла обокрасть подопечную.

– Как обокрасть?

Поколебавшись, она ответила:

– Съесть ее хлеб. Выпить полбутылочки молока и потом долить водой из-под крана.

– О, Брайди…