Алиса Ханцис - И вянут розы в зной январский

Сейчас волны катились неторопливо, неся с другой стороны стола ожидаемые, неопасные вопросы: где и как долго училась шить, имеет ли навыки в том и в этом. Однако взгляд мистера Коэна был пытливым, слушал он напряженно, будто хотел выцедить из каждого ответа мельчайшие песчинки смысла. Когда вопросы иссякли, он откинулся на спинку кресла, и, сделав торжественное лицо, перешел к сути предложения. Оно оказалось неожиданно привлекательным, но Агате не понравилась обтекаемость, с которой оно было составлено: размытость формулировок, обилие неопределенных «возможно» и «если». С другой стороны, такое поведение означало, что мануфактурщика разрывают жадность и боязнь отказа; а значит, можно настоять на более выгодных условиях.

«Он спрашивает, будет ли ответ сейчас или тебе нужно подумать», – сказала Делия.

Агата помедлила, тщательно подбирая слова; сделала сестре знак, что хочет выяснить пару деталей, и мягко улыбнулась мистеру Коэну. Даже если знаешь себе цену, нельзя это показывать: женщина не должна вести дела по-мужски. Она сказала, что предложение интересное, но одна знакомая уговаривает ее открыть ателье. Разумеется, это непросто – начинать свое дело, и благоразумнее избегать риска; но ей всегда хотелось заниматься именно придумыванием фасонов. Может быть, вместе они найдут компромисс? Пока Делия переводила очередную фразу, Агата обращала к мануфактурщику лицо, полное кроткой надежды. Видимо, это подействовало, потому что он задумался.

– У вас большие амбиции, – заметил он с усмешкой. – Мистер Вейр не предупредил меня об этом.

Она словно споткнулась на ровном месте; Делия продолжала что-то переводить, но сосредоточиться на этом вдруг стало трудно.

«Узнай, – перебила она сестру, – осторожно, при случае: кто именно рассказал ему обо мне?»

Беседа потекла дальше; Агата старалась выглядеть спокойной, но тревога уже точила сердце. Почему-то ни на миг не возникло у нее сомнения, кто из Вейров оказал ей эту непрошеную услугу; и когда Делия наконец дала ответ, она почувствовала лишь горькое удовлетворение. А вслед за ним в ней пробудилось то особое женское чутье, которое сродни инстинкту травоядных, обреченных всегда быть жертвой, и это чутье властно приказало ей: бежать. Она сама испугалась этого порыва и тут же начала придумывать ему разумные объяснения. Хотя почему «придумывать»? Ведь в самом деле, добрые с виду помыслы не всегда являются таковыми, и чистоту их не проверишь так просто, как чистоту молока – всего лишь опустив в него спицу. А значит, любые сомнения нужно разрешать в сторону меньшего риска.

«Скажи, что я не согласна: мне не подходят условия. И что нас ждут срочные дела. Извинись и пойдем».

Делия вытаращила глаза и попыталась было протестовать, но Агата сжала ее руки и с силой повторила: «Скажи».

Судя по выражению лица мистера Коэна, такой поворот событий его обескуражил. Но это уже было неважно: она оставляла за спиной прокуренный кабинет, два пролета лестницы, торговый зал – оставляла с тем же чувством, с каким отказывалась от соблазна нарушить траур, даже когда желание казалось нестерпимым.

На углу они остановились, чтобы дождаться трамвая. Делия выглядела до крайности подавленной, и Агата легонько потрепала ее по щеке кончиками пальцев. Хотелось одновременно приободрить сестру и сгладить невольную вину за то, что произошло; но та отдернула голову и заговорила, резко и торопливо, словно только и ждала сигнала:

«Почему ты так хочешь казаться независимой? Ты сама учила меня, что для женщины зависимость – это благо!»

«Успокойся; на нас смотрят».

«Пусть! Как ты можешь так поступать с людьми? Что они теперь о нас подумают?»

Агата схватила ее за руки, крепко, как тогда в кабинете; губы ее сжались, брови грозно сдвинулись – вся она была воплощением воинствующей добродетели. На душе стало так горько, что стоило неимоверных усилий сдержаться и не дать воли чувствам прямо тут, на улице.

Подошел трамвай; они сели в голове закрытого вагона, и Делия отвернулась к окну. Вся тяжесть нелепого Агатиного поступка вновь навалилась на нее, и в этом была какая-то вселенская несправедливость: сестра позволяет себе не считаться с чувствами других, но именно ей, Делии, предстоит теперь смотреть Вейрам в глаза. А ведь она только-только начала по-настоящему понимать их! Пусть это понимание не было радостным, но оставалась надежда, что можно как-то помочь. Бесприютное одиночество, с которым они жили – каждый по отдельности – открылось ей вдруг, и уже не верилось, что когда-то она считала дом Вейров счастливым. Как можно было не замечать сиротства, которое сквозило во всем: в белом, как саван, чехле на арфе; в тягостном молчании, которое повисало в гостиной, едва Делия выходила; в том, как болезненно они соперничали за ее внимание. Хозяйка показывала ей свои розы, хозяин – охотничьи трофеи; даже Ванесса перестала уединяться при каждом удобном случае и во время последней встречи рассказала ей о своем дневнике, куда она записывает сны, и о работе в мастерской. Впервые она делилась с Делией так открыто. Хотелось замереть, чтобы ни звуком, ни жестом не разрушить доверия – точно так же боишься спугнуть дикую птицу, которая берет корм у тебя из рук. Ванесса объяснила, что она рисует на серебряных и золотых пластинках раствором толченого стекла, а потом обжигает их в печи. «В каком-то смысле мне очень повезло, что я дочь ювелира, – сказала она. – Вы себе представить не можете, как трудно женщине стать настоящим художником. А тут мне даже платят, пусть и меньше, чем другим». Делия хотела спросить, почему меньше, но лишь смотрела завороженно, как из толстой папки, один за другим, появляются акварельные эскизы работ. Их было много: не только украшения, но и шкатулки, вазы, карманные часы. Над каждым листом можно было сидеть подолгу, всматриваясь в певучие линии, ясные и гармоничные, без единой лишней завитушки. Сплетались в клубок змеи, разинув пасти; танцевали изящные журавли-бролги, и стрекозы расправляли кружевные крылья, блестевшие голубым и зеленым. А потом Ванесса сказала: «Это все, дальше просто рисунки»; и до того жаль стало нарушать едва возникшую близость, что она робко попросила: «А можно их тоже посмотреть?» И, получив разрешение, благоговейно придвинула папку к себе. Тут же глянул на нее карандашный набросок – обнаженная девичья фигура, – и Делия смутилась. Затем – пейзаж с эвкалиптами, натюрморты, снова пейзаж… А Ванесса провожала их равнодушным взглядом, как чужие, и молчала.

– Держитесь за поручни! – крикнул снаружи водитель, и трамвай, описав дугу, вышел на Бурк-стрит. Значит, еще немного – и они минуют ювелирный магазин. Что будет, если кто-то из Вейров войдет сейчас в трамвай? Ведь бывает же, что надо срочно куда-нибудь съездить в середине дня. Что она им скажет? Сумеет ли сделать вид, что ничего не случилось?