Алиса Ханцис - И вянут розы в зной январский

– Что это такое?

– Жанна д’Арк.

Джеффри перевел взгляд с рисунка на сестру: судя по всему, она не шутила.

– И что я должен с ней делать?

– Продать. У тебя хорошо получается.

– Не пойдет, – сказал он, отложив эскиз. – Что у тебя там помечено – двенадцать на восемнадцать? Это же целая картина! Никому не нужны картины в эмали, да еще с таким сюжетом.

– Но мистер Фишер…

– Да о чем ты говоришь, Несса? Может, в Англии на это и есть спрос, но не здесь. К тому же Фишер, как ни крути, – важная персона [23] Фишер, Александр (1864–1936) – английский художник-эмальер, представитель движения «Искусства и ремесла» и один из крупнейших мастеров своего времени. Активно занимался преподавательской деятельностью и написал ряд книг по технике эмали. . Ну не злись, – добавил он, увидев, как гневно сжались ее губы. – Еву я возьму, если ты переработаешь ее для подвески или чего-нибудь еще.

Ева и впрямь вышла удачно, и он не без удовольствия положил рисунок с ней поверх предыдущего. Прелестно было лицо, исполненное мечтательной задумчивости, и жест, которым девушка прижимала к щеке сложенные ладони. С ветки свисало яблоко, дразнясь алым боком; расписная же змея обрамляла картину овальной рамой. Хорошо бы, в тон этому яблоку, дать сюда вишневого янтаря, а еще лучше – рубина, и можно было бы протолкнуть, хоть сюжет не назовешь ходовым.

– Я хочу сделать Жанну, – упрямо сказала Ванесса.

– Делай, – Джеффри протянул ей эскизы, – если отец даст тебе материалы для нее. Потом повесишь над своей кроватью. Ты этого хочешь?

Она не ответила и вышла из комнаты, не потрудившись закрыть за собой дверь. Подхваченные сквозняком, качнулись легкие занавески, и из приоткрытого окна потянуло садовой свежестью. Что ему всегда нравилось за городом – так это воздух. В Мельбурне даже воскресными вечерами не дышалось так легко. Самая безоблачная часть его детства пришлись на ту пору, когда в городе еще не было канализации, и можно лишь удивляться, до чего прочно въедаются запахи в такую бесплотную субстанцию, как воспоминания.

Джеффри подошел к окну и распахнул его настежь. Фруктовый сад стоял голый, и солнце беспрепятственно проникало в комнату – сонное, вполсилы, июльское солнце. Собаки бегали в разросшейся траве, пригнув головы. Он посвистел, высунулся из окна, чтобы погладить костистые спины, и увидел тетку и мисс Фоссетт, которые прогуливались между огородными грядками. «Я всегда сажаю щавель, – донесся теткин голос. – Его можно собирать круглый год, и из него получается отличный суп. Вам не трудно будет нести эту корзинку, дорогая?» Гостья, негласно причисленная к тем, кому позволено входить в дом через заднюю дверь, сносила старушечью болтовню с обычной своей кротостью, которая не переставала его удивлять – особенно в сравнении с твердостью ее сестры. Если последнюю можно было уподобить алмазу, то первая напоминала азурит [24] Азурит, медная лазурь – минерал синего цвета со стеклянным блеском. Из всех драгоценных и полудрагоценных камней у азурита самая невысокая твердость. . Но правда и то, что мисс Фоссетт удалось снискать в Эйнсли-хаузе единодушное одобрение, какого не удостаивались многие другие – ни соседи, добропорядочные до зевоты, ни Ванессины друзья. И приятно было думать, что именно он привел в дом эту тихую девушку, сумевшую покорить даже беднягу Винни.

Огород вскоре опустел, но Джеффри все тянул время, лаская собак, в надежде, что Ванесса вернется и можно будет попытаться ее образумить. Сказать, что лично он ничего не имеет против ее увлечений, но ведь жаль усилий, которые уйдут впустую. Она, конечно, многому научилась у Фишера и вернулась полная идей. Это замечательно: все они хотят изменить отношение к местным ювелирам, чье искусство не ценят даже в собственной стране. Местные камни, местные мотивы – все ради этого. Но картины эмалью? Темы берет чужие, манеру упрощает – «Жанна» и вовсе походит на дешевый витраж. Нет уж, так она всех покупателей распугает.

Из сада послышался свист, и обе собаки, поколебавшись, устремились на зов – туда, где среди голых стволов белели два платья. Этот знак обиды, замаскированный и в то же время демонстративный, был ему понятен; но сама обида вызвала раздражение, и Джеффри захлопнул окно.

Бело-рыжая борзая ткнулась ей в руку холодным носом и потрусила дальше, вслед за Ванессой. Делия даже засомневалась, верно ли истолковала реплику, брошенную ей в дверях дома; быть может, Ванесса хотела побыть одна? Но, достигнув заветной скамейки, та обернулась и помахала рукой. Они сели рядом; одна из собак положила длинномордую голову на колени хозяйке, вторая растянулась на траве, подставив солнцу тигровый бок. Делия приготовилась слушать – или рассказывать, о чем попросят; но минуты текли в молчании, и только птичка-медосос, сидевшая на акации, – серенькая, верткая, с красными сережками по бокам шейки – то и дело вонзала в воскресную тишину свой резкий, немузыкальный крик. Пахло жимолостью, чьи белые цветочки усеивали живую изгородь, и этот сладковатый аромат вдруг сработал как закладка, распахнув книгу ее памяти на одной из страниц. Ей шел тогда одиннадцатый год. В тот день не случилось ничего примечательного – много ли их было, по-настоящему примечательных дней, в ее прежней жизни? – но чувства, которыми он был пропитан, помнились с потрясающей точностью. Принесли Агатино письмо, в котором Делии было адресовано целых два листочка. Каким долгим казался в то утро завтрак и каким облегчением было наконец-то выскользнуть в сад, чтобы прочесть письмо! Агата писала, что соскучилась; что погода унылая, и не верится, что совсем недавно город бурлил, отмечая визит герцога и герцогини Йоркских. С ласковой настойчивостью, по-матерински просила не унывать, ведь что такое четыре месяца – оглянуться не успеешь, как наступят рождественские каникулы. Делия перечитывала письмо вновь и вновь, шепотом озвучивая немые строчки, и счастье окутывало ее вместе с лимонным ароматом цветов. Тогда она не знала, что пройдет полгода – и жизнь изменится в одночасье. Агата уже не вернется в школу, а горе заполнит их дом до краев, как пузырек с чернилами. Но – удивительное дело – память смогла сохранить тот счастливый зимний день незапятнанным, как будто его умиротворенность не была сродни затишью перед грозой.

– Знаете, у меня тоже было любимое место в саду, – призналась Делия, надеясь, что эта их общность Ванессу согреет. – В детстве я туда убегала каждый раз, когда хотела побыть одна.

Она рассказала о том чудесном утре и о письме, оставив за скобками все остальное: зачем огорчать человека, которому и без того невесело? Ванесса слушала, задумчиво глядя куда-то в пространство и почесывая собаку за ухом, а затем сказала: