Маша Трауб - Суп, второе и компот

– Это ветер… – сказала я.

– Нет, русалки, – обиделась Лариса, – только они такой стон издают. Если ты их не слышишь, значит, в твоей душе еще нет тоски. Эти стоны слышат молодые незамужние женщины или те, кто пережил горькую утрату. Русалки поют о том, что хотят построить себе корабль и уплыть в дальние края, в большие моря и океаны, где у них найдется суженый.

– Разве они сами уплыть не могут? Они ведь как рыбы… – удивилась я.

– Не могут. Река бурная, можно об камни разбиться. Течение такое сильное, что русалку и на берег может выбросить, – серьезно объяснила Лариса.

– Но никто не выбрасывает скорлупу в реку. – Я пыталась превратить Ларисину сказку в реальность. – Мусор во двор выносят.

– Это и того хуже. Есть поверье – если сорока найдет нераздавленную скорлупу, похожую на чашку, она из нее воды напьется, а у того, кто съел яйцо и не раздавил скорлупу, начнется лихорадка, – с ужасом объявила Лариса.

– Что такое лихорадка? – спросила я.

– Температура высокая. От лихорадки можно сгореть и умереть. Если высокая температура, она мозг убивает.

– Разве здесь есть сороки? – удивилась я.

– Не знаю. Я никогда не видела сорок. Но они ведь могут прилететь. – Лариса говорила с какой-то обреченностью в голосе.

Медсестра упорно продолжала давить яичную скорлупу, что походило на ритуал.

Наверное, это может показаться смешным, но я тоже давлю яичную скорлупу. Не в пыль, конечно, но разламываю на маленькие кусочки. К счастью, моя дочь пока не спросила, зачем я это делаю, иначе придется ей рассказывать про русалок и сорок.

Там же, в этом пансионате, я впервые попробовала розовый сироп. Лариса приносила бутылочку и добавляла нам этот сироп в чай или в компот. Буквально по чайной ложке. От Ларисы всегда пахло розами – вместо духов она использовала розовое масло. Верила, что розовый сироп и розовое масло приблизят ее счастливое замужество.

– Никогда не выйду замуж. Не хочу, – заявила я однажды Ларисе, поскольку иногда мне хотелось быть похожей на маму. Жить в Москве, работать, быть независимой, смелой, решительной. Наряжаться в красивые платья, модные водолазки и брюки. Красить глаза и губы. Пахнуть духами. Убегать куда-то рано утром и возвращаться вечером. Ходить в театры, музеи – куда захочешь, не спрашивая ни у кого разрешения. Я скучала по маме, ждала ее приезда и думала, что если буду думать как она, то скорее с ней встречусь.

– Нельзя так говорить. Никогда так не говори! Накличешь на себя проклятие! Заберет тебя ведьма и передаст свою силу! Ведьмы, если у них нет дочерей, забирают одиноких девушек, которые замуж не хотят выходить. Им передают свой черный дар, а потом обучают, как им пользоваться. Из дома не выпускают, отваром поят, чтобы девушка родных и близких забыла, чтобы про радости прошлые не вспоминала, будто их и не было. Разрешают выходить только по ночам – за травами ядовитыми, грибами и ягодами, от которых мгновенная смерть наступает. Или черная тоска медленно разливается по сердцу, и тогда человек умирает в мучениях – сердце не выдерживает. Никогда не говори, что замуж не хочешь. Ведьма тебя услышит, обрадуется и начнет следить за тобой. А в подходящий момент заберет. И никто тебя не сыщет. – Лариса зажала мне ладошкой рот. Ее ладонь тоже пахла розовым маслом.

– Пусть меня Варжетхан заберет, я не против. Ее тоже ведьмой считают, а она на самом деле знахарка, людей лечит. По-настоящему. Даже моя бабушка у нее лечится, – хмыкнула я.

– Девочка, ты не знаешь, о чем говоришь, – тихо сказала Лариса. – У нас тоже есть ведьма, знахарка, гадалка – называй как хочешь. Баба Замира. Ее все боятся и уважают. Больше боятся, конечно. Она одна живет. Никого у нее нет. Трое сыновей было, все умерли. Без внуков ее оставили. Баба Замира говорит, что такую цену за свой дар заплатила. Слишком дорогую. И если бы была ее воля, отдала все, лишь бы хоть один из сыновей в живых остался. Лишь бы в ее доме внуки бегали.

– У Варжетхан всегда в доме полно людей. Не протолкнуться.

– Да, дорогая, но даже сто чужих людей не заменят одного родного человека. Ты поймешь, когда вырастешь. Но лучше, если тебе не придется это понимать, – грустно заметила Лариса и налила мне в чай полную ложку розового сиропа.

Вернувшись в село, я быстро забыла про розовый сироп и масло. И не вспоминала до тех пор, пока бабушка не отправила меня в очередной пансионат. Считалось, что у меня больные бронхи, недоразвитые из-за того, что я родилась восьмимесячной, и мне нужен чистый воздух, свежие натуральные запахи. Бабушка при первой возможности отправляла меня «дышать» – я изъездила все пансионаты, стоявшие в горах. Все лечебницы, расположенные на горных реках. Все местности, славящиеся цветущими садами, деревьями и кустарниками. Собственно, в тот пансионат бабушка меня отправила тоже ради запахов.

На самом деле это был трудовой лагерь, расположенный рядом с розовой плантацией. Гряды кустов, бесконечные, одуряющие. Разве что розы другие, не такие, как росли у бабушки, и не такие, какие обычно дарили женихи невестам. Не красные, на длинных ножках, а мелкие розовые бутоны, которыми были усеяны все кусты. Запах от них стоял такой, что начинала кружиться голова и даже подташнивало.

На многих огородах в селе росли маки, даже у бабушки. И она запрещала мне их нюхать, приводя в пример сказку про Волшебника Изумрудного города, когда Элли попала на маковое поле и уснула. И могла умереть во сне. Но однажды я понюхала маковый цветок. Ничего не произошло. Даже стало обидно. Я решила, что это сказка, вымысел. Невозможно уснуть до смерти от запаха. Да, Варжетхан делала настойку пиона, если вдруг я не могла уснуть. В пионы я верила свято. Как и в мяту, которая успокаивала. Но это были настойки, а не просто цветы какие-то.

Так вот, оказавшись в этом странном месте, пансионате, больше похожем на казарму, я каждый день думала, что вот сегодня точно умру. Усну и не проснусь.

Кому в голову пришла такая идея – не знаю. Но пансионат был разделен на две части. В одной жили здоровые дети, отправленные в трудовой лагерь, которые должны были собирать розовые бутоны и зарабатывать первые в своей жизни копейки. В другой – дети, страдающие заболеваниями дыхательной системы, в числе которых оказалась и я. Нам следовало подолгу сидеть во дворе и наслаждаться ароматом роз, развивать легкие, напитывать бронхи. Еще были предусмотрены оздоровительные прогулки на плантацию, медленным прогулочным шагом. Но что-то, видимо, пошло не так. Во-первых, в нашей, условно больной, части имелась своя столовая и особое питание. Ребята из «трудовой» зоны, где рацион был не столь богат, а точнее, совсем не богат, быстро поняли, где достать еду. Мы же были готовы поделиться пирожками, слойками и лишней порцией каши, лишь бы узнать, как живут «нормальные» дети. К тому же «трудовым» был разрешен выход за территорию пансионата и доступ в сельпо. А больным – нет. Так что общение происходило к взаимной радости и выгоде.