Маша Трауб - Суп, второе и компот

Дядечка навалил мне на тарелку щедрую порцию и проследил, чтобы я съела все. Мне не хотелось его обижать – в гостях ведь принято есть, что дают.

После ужина, как уверял позже мужчина, оказавшийся лесником, мне стало лучше. А потом опять поплохело. Связь города с тайгой имелась лишь через вертолетное сообщение. К счастью, мама была знакома с прокурором города или с главным следователем, а может, с обоими. И с главой местного ОВД тоже. В главном городе, который обеспечивал наш городок связью, продуктами и средствами передвижения, мама знала вообще всех. Так что она успела вызвать вертолет, чтобы меня довезли до главной городской больницы и спасли от укусов слепней. Это стало событием, про которое даже в местной газете написали – как о счастливом спасении, о тесной связи главного города и нового поселения, только возникшего, и о том, что каждый житель может рассчитывать на подобную заботу и внимание. Но это был действительно первый и единственный случай в истории городка, когда над поляной действительно завис вертолет, прилетевший на помощь ребенку. Да еще и по такому незначительному поводу – всего лишь слепни покусали. В заметке говорилось, что все жители, любые их болезни, включая насморк и кашель, держатся на контроле в главном городе. Никто не останется без помощи, тем более дети – не просто цветы жизни, а следующее поколение жителей городка, который имел все шансы лет через десять стать областным центром. «Север заботится о вас», «Мы стоим на страже вашего здоровья», «Доверьте ваших детей Северу!» Не статья, а набор лозунгов.

Все соседи поверили, что моя мама – не просто соседка, а очень важная персона, раз уж она смогла организовать подобную спасательную операцию. До нее скольких детей кусали клещи, оводы… Вертолет никто не вызывал. Кольке оторвали голову прилюдно. Следы присутствия спирта, которым меня растер лесник, скрыли молниеносно. Кажется, лесник даже успел прибраться в хижине и переодеть меня в менее вонючую куртку, пока вертолет шел на посадку. Лисички и масло он не просто выбросил в мусорное ведро, а закопал под ближайшей елкой. Сковородку тщательно вымыл.

До большого города, как потом сказали врачи, живой меня бы не довезли. Вертолет приземлился на пустыре рядом с местной больницей. На это невиданное зрелище сбежались все жители городка, вместе с детьми. Они хлопали в ладоши и кричали от восторга. Если бы тогда существовали смартфоны, я бы точно стала звездой Ютьюба и соцсетей. Меня несли из вертолета в сарай, который гордо именовался больницей, на специальных носилках. Из вертолета вместе со мной выгрузили лекарства, требующиеся для спасения жизни ребенка. Там хватило бы на целый детский сад. Препараты были от всего – отравления, обезвоживания, снятия отека Квинке. Новехонькие капельницы, бинты, марля, медицинский спирт, физраствор. Главврач прижимал их к груди и обещал хранить, носить с собой. Ему велели не хранить и не носить с собой, а пойти лечить ребенка. Но врач стоял в обнимку с коробками и не двигался с места. Его можно понять. Детей в городке, если они не были младенцами, в больницу не привозили – ни с отравлением, ни уж тем более с укусами. Отравление лечили раствором марганцовки внутрь, впрочем, как и укусы – наружно. Все. А уж вызывать по такому малозначительному поводу вертолет… Ну может, в Москве так делают каждый раз – столица все-таки, – но не здесь же… Привезенные препараты от всех видов отравления и всех аллергических реакций, вместе взятых, врач в последний раз видел на Большой земле. А о существовании некоторых только слышал. Медсестра, единственная на всю больницу, увидев капельницы и бинты, села и расплакалась.

Через две недели меня выписали. Диагноз был перепроверен много раз: я отравилась машинным маслом. Причем в таком количестве, будто выпила литр. Видимо, лесник жарил на нем грибы. О судьбе лесника я ничего не знаю до сих пор. Надеюсь, мама его не зарезала ковшом для собирания клюквы, медленно и мучительно. Я вышла из больницы тощая и синяя, какой не была даже в Москве, сидя на жесткой диете. Медсестра, успевшая познакомиться с мамой и понять, что моя родительница может устроить ад на земле, с доставкой на вертолете, говорила, что я удивительная красавица, не худая, а «тонкая и звонкая». Дома меня ждал накрытый стол, согласно предписанию врача. Ничего жирного, соленого, жареного. Мама каким-то чудом достала курицу – если смотреть издалека, в сумерках, она была похожа на домашнюю – и сварила бульон. Из хлеба насушила сухариков, которые я так любила. Едва я села за стол, на пороге появилась тетя Марина, мама Кольки, которая несла на вытянутых руках здоровенное блюдо. На нем даже не горкой, а внушительной горой лежали пирожки – здоровенные, каждый размером с крупную мужскую ладонь. Пирожки сияли поджаристыми боками и пахли просто смертельно вкусно.

– Давай наворачивай. – Тетя Марина поставила блюдо перед моим носом.

Я откусила один, и меня тут же вырвало. Пирожки оказались с грибами.

– Марин, ну ты вообще, что ли? – ахнула мама.

– А что такого-то? – не поняла тетя Марина. – Те были жареные, а эти в пирожках. Разные же вещи!

Еще с тех пор я совершенно равнодушна к конфетам – всех видов. От барбарисок до шоколадных. Не знаю, с чем это связано, но к конфетам в городке относились с большим трепетом. В каждом доме детям предлагали съесть конфетку. У нас на кухне под столом стояла огромная плетеная корзина, не меньше чем наполовину заполненная конфетами. Кажется, одноклассницы стали со мной дружить, только чтобы прийти в гости и угоститься из этой корзины. Они не понимали, как можно иметь сразу столько разных конфет и при этом их не есть. Я бы, наверное, ела, но после жизни у бабушки они мне казались безвкусными. Впрочем, они такими и были. Прежде всего потому, что были замороженными – по полу кухни нещадно дуло, так что карамельки, лежавшие в корзине, разгрызть не представлялось возможным. Пока одну рассосешь и доберешься до начинки, рот слипнется. Кстати, про слипнется – это очень точное определение, а не образное. Шоколадные же конфеты покрывались белым налетом, но не от древности, а от холода. Убедить себя в том, что шоколадная конфета похожа на мороженое, тоже не удавалось. Ледяной шоколад становился горьким. А если с орехами, то совсем плохо – ощущение, будто камни жуешь.

У бабушки я ела свежайшую халву, домашние козинаки и пироги с абрикосовым вареньем. Пастилу, которая иногда называется «сладкий лаваш» – из сливы, абрикосов. Чуть с кислинкой. Варенье только из котла. А по праздникам – «петушки» на палочке, купленные на рынке у цыганок. Бабушка говорила, что эти петушки есть нельзя, потому что они не пойми из чего сварены, но даже они – не пойми из чего – казались в сто раз натуральнее замороженных рулетов, которые очень редко завозили в северный магазин.