Маша Трауб - Суп, второе и компот

Когда спустя четверть века, а может, и больше, я опять оказалась на Севере, причем не в том городке, а в куда более крупном и значимом, я увидела те самые замороженные рулеты. Они подавались на десерт в ресторане. Я не удержалась и попробовала – вкус не изменился. Ядрено-химический, позволяющий рулету храниться, кажется, даже не годами, а десятилетиями. В каждом доме, учреждении, где я оказывалась, мне предлагали конфеты. Они лежали на тарелочках из-под чайного сервиза – точно так же, как двадцать пять лет назад. Главной составляющей любого блюда была подлива. Не соус, а именно подлива, в которой плавали мясо, макароны, рис или все вместе в одной тарелке. Именно так готовила тетя Марина, которая всеми силами старалась искупить вину сына, сделавшего меня приманкой для слепней. Она кормила меня в те дни, когда мама задерживалась на работе.

– Ты чего вилкой-то? Подливу-то ложкой лучше подгребать! – Тетя Марина отбирала у меня вилку и выдавала ложку. Она считалась большим специалистом по подливам, чем очень гордилась. Из-за жирной, с пятнами масла на поверхности, подливы, «зажарки», как говорила тетя Марина, рис и макароны, курица и мясо получались совершенно неотличимыми по вкусу. Тетя Марина жарила на сковороде лук, бабахала туда банку томатной пасты, досыпала перемороженную морковку, густо засыпала солью и в самом конце вливала рюмку самогона. После этого заливала зажарку в первое, второе и, кажется, добавляла в компот.

Свежих овощей я не видела все те годы, что прожила в городке. Их просто не завозили. Овощи теряли товарный вид сразу же. Да и стоили столько, что по цене одного помидора можно было купить пять жестяных банок томатной пасты. Фрукты? Не помню, чтобы я ела хотя бы яблоки. Продавалась разве что компотная смесь, покрытая толстым слоем инея. Не сверху, а внутри. Каждая долька.

Спустя четверть века в городе, считавшемся очень богатым, я сидела в ресторане и размазывала вилкой по тарелке подливу. Тогда же я снова попробовала напиток из цикория, который сам себя считал кофе. Я наелась досыта, точнее, просто поела единственный раз за три дня пребывания. Меня отвезли в деревню, где налили в чашку уху – пустую, один бульон, сваренную из разных видов рыбы. И дали здоровенный ломоть хлеба, только что испеченного. Серого, совершенно неприглядного на вид, но очень вкусного, как и уха. А вот рыбу я в Москву привезла. И сига горячего копчения, и муксуна. Нет ничего вкуснее северной рыбы – белорыбицы, омуля, чира. И красивее. Даже не знаю, как описать. Когда смотришь в глаза северной рыбе, она тоже смотрит на тебя. И взгляд у нее гордый, дерзкий. Пока почистишь – с ума сойдешь. Чешуя крупная, уверенная. Любая новомодная чистилка тупится еще на стадии хвоста. Чистить можно только ножом – острым, наточенным на обычном бруске. Его придется подтачивать не раз и не два. Жабры яркие, вырезать их не так просто. Но именно северная рыба не требует никаких приправ, даже соли. Лимон и укроп – избыточны, сиг и муксун их презирают. Лук, обычный, репчатый, можно заложить внутрь при запекании. Но, опять же, не стоит. Вкуснее всего рыба получается вообще без всего. Бросить на раскаленную сковороду, дождаться, когда образуется корочка, и перевернуть. Что там у хребта – пропеклась не пропеклась, – вообще не важно.

Ну а копченый сиг – деликатес по нынешним меркам. Он не соленый вовсе. И даже не копченый, откровенно говоря. А привезенного мной в Москву здоровенного муксуна холодного копчения я даже попробовать не успела. Мои домашние его съели в тот же вечер.

Да, в северном городке было холодно и голодно по меркам бабушкиного села. Там женщины никогда не пекли сладкие булочки или пироги. Не знаю почему. Мама, когда я спрашивала, пожимала плечами – ее этот вопрос никогда не заботил. Не было традиции печь домашние торты, пирожные. Сейчас, вспоминая, я думаю, что дело в молоке. Муки было в избытке, сахара тоже. Правда, он был не белым, а желтым и крупным, как и макароны – все макароны имели серый цвет. Мама до сих пор говорит: «Ну не серыми же макаронами питаться», имея в виду, что конец света еще не наступил. Молоко я помню только в виде порошка. Оно называлось «сухое молоко». Никаких пакетов или треугольников с пастеризованным молоком в магазине вообще не бывало. Сухое молоко дети ели ложками. Оно было чуть сладковатым, противным и безвкусным. Но если затолкать в рот целую ложку и подержать, можно было почувствовать вкус. Сухое молоко считалось лакомством. Как и детское питание «Малыш», от изобилия которого, надо признать, полки ломились. К нему меня пристрастил Колька. У него родился младший брат, чему он был, с одной стороны, совсем не рад, а с другой – очень даже. Колька таскал у младшего брата детское питание и ел его ничем не разбавленным, то есть в сухом виде. Мы сидели в комнате и ложками ели из одной пачки. Колька признался, что хочет работать на буровой, как его отец. А я говорила, что хочу вернуться к бабушке в деревню. Рассказывала про черешню и вишню, халву, хворост, петушки на палочке, а Колька – про то, что на Большую землю мало кто возвращается. Все хотят, мечтают, но остаются здесь. А он не хочет. Отец обещал его после восьмого класса учеником взять на буровую – и свобода, и деньги. Колька говорил, что обязательно женится на Лариске, моей однокласснице. Она учила меня премудростям – делать стойкий начес на пиве и посыпать волосы серебрянкой – краской для батарей, которая придавала начесу неповторимое сияние. Лариска ходила в настоящей дубленке и кожаных перчатках, которые ей перепали от старшей сестры, а не в шубе из чебурашки и вязаных варежках на три размера больше. Она мечтала работать на местном телевидении, зачитывать поздравления горожанам и объявлять музыкальную композицию.

На детском питании я стала быстро набирать вес. Мама радовалась. Тетя Марина приписывала мои лишние килограммы целебному свойству своей подливы.

С тех пор я ни разу в жизни не видела сухого молока в пачках, как и ту томатную пасту в жестяных банках, которую так восхваляла тетя Марина.

Конечно, все было не так плохо. Хорошие воспоминания тоже остались. И все они связаны с праздниками – Новым годом, Восьмым марта и Днем города. По легенде, некий большой начальник пролетал на вертолете над тайгой, увидел, как полыхают газовые факелы, понял, что их сияние сравнимо по красоте с северным, и ткнул пальцем в иллюминатор вертолета. Мол, здесь надо построить город, а улицы в нем назвать в честь чего-то солнечного и прекрасного. Так в нашем городке появились улицы Солнечная, Радужная, Южная и Морская. Мы жили на Солнечной, где солнце никогда не появлялось, даже летом.

Но день основания поселения праздновался бурно, всем городом – в Доме культуры устраивался концерт силами музыкальной школы, танцевального коллектива, хора и кружка художественной самодеятельности. Новый год, то есть два – новый и старый, – отмечали домами и подъездами. Дружно готовили, ели и выходили гулять, кататься с горок.