Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

Старик назвал мне свою фамилию — скорей всего, вымышленную, потому что у него, как выяснилось в разговоре, были серьезные причины для конспирации.

Предисловие выкинем, начнем сразу с весны 45-го, когда он пошел записываться добровольцем в вермахт. Волонтера, однако, не взяли, по малолетству: «Подожди три года, парень!» (Вроде же брали чуть не первоклассников? Или это была красная пропаганда?) Сказали так, будто впереди у Рейха вечность и спешить некуда. Но пацан таки не зря волновался, что война закончится раньше, чем через три года, и он не успеет геройски умереть за родину. Мальчик был, что называется, из хорошей семьи, получил соответственное воспитание, «спасибо партии за это» — его отец был полковник, на фронте, на письма давно не отвечал, никаких о нем вестей. И вот пацан, которого не взяли в вермахт, подался в СС, а там ему встретились люди менее гуманные, зато более идейные, так часто бывает. Эсэсовцы похвалили ребенка за патриотизм и взяли к себе, поставили на довольствие, выдали форму и — самое главное — винтовку системы Mauser, такую же, какую мой дядя того же возраста украл на немецком складе в Макеевке. Когда шли бои за его родной город, за Бреслау (он же Вроцлав), эсэсовцев быстро рассеяли — и юного добровольца в числе прочих взяли в плен. Иногда таких вот пацанов красноармейцы просто пинком гнали домой. Куча примеров, сколько я слышал таких рассказов — ну, отметелят дурака, и всё, беги домой к мамке, и чтоб дальше без глупостей.

А с этим вышло иначе. Собеседник мой не вдавался в подробности своей биографии, но, видно, он чего-то натворил тогда в 1945-м — раз его не то что взяли в плен, а даже повезли (это если не врет) в Москву, вместе с другими «героями». И вот он через много лет с чувством рассказывал, как увидел Кремль, «утро красит нежным светом», а потом поворот и — ррраз! — Лубянка. Достопримечательности Москвы он рассматривал через зарешеченное окно автозака, это была его первая и последняя экскурсия по столице. Вот что надо было натворить пацану, чтоб удостоиться такой чести — доставки на Лубянку?

Слово за слово, и попал тинейджер в Воркуту, отбывать срок в шахте. 14-летнего — и в лагерь? Но Сталин разрешил даже и своих расстреливать с 12 лет, пожалуйста — а тут даже и не вышка, а всего лишь лагерь — подумаешь. Для фашиста это просто курорт, вместо пули в лоб!

Важно было вот что. Этот юный эсэсовец мог сбацать что угодно на аккордеоне, в Бреслау он учился в музыкальной школе, по классу фортепьяно. И еще обладал другим ценным умением — легко ремонтировал часы и радиоприемники. Толковый этот парень с невероятной быстротой выучил язык победителей — за пару недель. Хотя в этом удивительного ничего нет, он же из пограничного с Польшей города, польский с детства был у него на слуху… А русский замечательно ложится на польский — ну и наоборот.

В общем, парень не пропал, в основном из-за своих навыков, которые очень способствуют выживанию; в лагере полезно иметь то, чего отнять нельзя. По похожей схеме Василий наш Аксёнов после школы пошел не на филфак, как замышлял, а в медицинский; мать и отчим, отмотавшие срока на Колыме, были убеждены, что скоро опять начнут сажать без разбора ни за что, а у лепилы на зоне всегда будет хорошая пайка, он не пропадет. «А с филфаком кому ты будешь интересен в лагере?»

Однако ж Воркута — не самое лучшее место на Земле. К тому ж шахты — они под землей… Пацан там быстро превратился в доходягу. Как ни странно, начальник лагеря проникся, сжалился над способным пацаном и решил его спасти: отправил с этапом в Красноярский край, на лесоповал. Всё на поверхности, на природе, на свежем воздухе. Санаторий! После северной шахты — тем более.

В итоге отбыл немец 10 лет. Про события во внешнем с мире зекам сообщали дозированно, в сжатом изложении, в телеграфном стиле: война кончилась, Сталин помер.

В какой-то момент один взрослый зек, ему было за 40, в миру — штурмбанфюрер, убедил нашего добровольца пойти в побег. Они начали готовиться. Раздобыли даже пистолет! Который по понятным причинам не сохранился до наших дней. А вот корявый ножик, который юный эсэсовец сделал себе из какой-то железяки, он мне потом показал — я побывал у него на следующий день в гостях.

После смерти Хозяина пленных уже вовсю отпускали домой. Но этих двоих послабления не коснулись — это ж СС. Они были не простые военнопленные, бери выше: военные преступники.

И вот, подготовившись, эти двое выбрали момент — и рванули. Пошли они не на Юг, хотя до Китая там рукой подать — но на Запад! Домой, домой! Первым делом, как только представилась возможность, беглецы украли где-то гражданскую одежду. Это было очень важно.

Шли, конечно, медленно.

Прятались в лесу, ловили каких-то птичек, находили грибы и ягоды — такой у них был рацион. («А в тюрьме сейчас макароны».) Воровали, когда удавалось. А что, люди у нас тогда были доверчивые, двери в деревнях не запирались, воруй не хочу. Когда еды добыть не могли, то жрали глину и сосали мелкие камешки, чтоб заглушить голод — чему только не научишься в лагере… Немец смеялся надо мной, городским и цивилизованным:

— Меня можно забросить куда угодно, и я выживу. А ты — нет! Если всё грохнется, вам, городским неженкам, всем конец!

И это таки похоже на правду.

Странно! Казалось бы — вот как немцы, сбежавшие после войны из лагеря, могли так вольно разгуливать по СССР? Режим же, контроль, менты, патрули, проверки и всё такое прочее. Но нет — беглец уверял, что настолько свободной страны он себе и представить не мог. Сперва они скрытно шли по ночам, а после осмелели и даже днем передвигались! Иногда и вовсе ехали — это невероятно — на попутках! А что, подвозили их. При этом беглецы вели беседы с местными. Юный эсэсовец жил 10 лет в стране, варился в языковой среде и даже матом изъяснялся превосходно. Акцент у него был, но легкий, вполне мог сойти за какой-нибудь прибалтийский. Да сколько народу всякого было тогда сдернуто с мест и моталось по стране, много у кого был акцент — мало, что ли, территорий присоединили к русскому миру?

Эти два беглых эсэсовца твердо знали, чего нельзя делать категорически: а именно — подходить к Москве! Ну и обошли ее с севера и потом за Тверью вернулись на маршрут — и дальше шли строго на запад. Вскользь немец мне рассказал, что таки у них были неприятности на подходе к столице, но в подробности вдаваться и тут не стал. Он никогда не говорил о том, что они тогда кого-то грохнули, да, может, и не одного, — но что-то такое витало в воздухе, не мог я отделаться от этого ощущения… Может, они в побег еще кого-то взяли с собой и по дороге съели? Эта схема называется — «кабанчик», еда сама идет, ее не надо нести.

И вот дошли они до Клайпеды. И что дальше? Сели на какой-то корабль! Как так — на корабль? А так, что ночью они подкрались к причалу, бросили в воду камушек, часовой отвлекся, а они — на борт и спрятались в трюме. На какой-то пристани совсем уж было собрались вылезать, но в последний момент успели услышать русскую речь. Значит, рано! После рассказчик как-то восстановил маршрут движения и по каким-то признакам определил, что то был Штральзунд, то есть — ГДР, совецкая зона, а в зону им очень не хотелось. Вот так в трюме они продолжили свой круиз и сошли на берег уже на Западе — в Киле.