Алиса Чопчик - Изгои

Какая роскошь, подумала я.

– Завтра Новый год, – посмотрев на экран телефона, произнес Бади. – Первое число Мухаррама.

Отчего-то мне стало грустно. Мы проведем Мухаррам вдали от дома, лишенные всего того, чем раньше, не осознавая, владели: правами, семьей, спокойствием мирной жизни. Неужели так пройдет весь этот следующий год: без дома, без уважения, с войной, дышащей в спину, и с извечной борьбой за выживание?

Обычно мы не праздновали Новый год, как вы, европейцы, но папа наряжал маленькую искусственную елку для Джундуба, днем мы ходили с мамой в мечеть, где читалась проповедь о переселении Мухаммеда в Медину, и семейный ужин казался особенно вкусным. Но не в этот раз. В этот раз на Мухаррам в Сирии прольется чья-то кровь, несмотря на указания Аллаха не очернять праздник насилием, мама мертва, а нашим ужином, наверняка, станет лишь кусок хлеба.

– Интересно, как сербы празднуют Новый год? – улыбнулся Бади. Вскочив с места, он выглянул на улицу, разглядывая дороги и проходящих людей, потом вернулся и, выдохнув, добавил:

– Мы просто обязаны пройти мимо площади, посмотреть!

Я внимательно оглядела Бади. Они были с Тильманом в чем-то похожи: оба прятали чувства за улыбкой, и у обоих она была кривой, мальчишеской и обаятельной, – и все-таки между ними была огромная разница. Тильман был европейцем, полноценным жителем Германии, туристом, решив он посетить любую страну, а Бади, кем был Бади? Всего лишь беженцем, саранчой, новым варваром, так ведь называют таких как он… таких как мы. Так в чем же было их отличие? В том, где они родились, на каком клочке земли им пришлось расти? Это же так важно, верно? Это ведь все определяет.

– Думаю, нам не очень будут рады, – сказала я.

– Мы затеряемся в толпе, Джанан. Да и кому какое дело? На праздники все добреют, или нет?

Он снова встал, прыгая на месте, чтобы согреться.

Отца все не было, Иффа и Джундуб давно спали, а мы с Бади продолжали о чем-то говорить. Небо было черным, беззвездным. Я всматривалась в него, и оно выглядело даже пугающим. Казалось, стоит уснуть, и мы провалимся в нее, точно в бездну.

Утром папа все еще не вернулся. Джундуб проснулся раньше всех, встал на ноги и потянулся, задевая ручками просыпающееся вместе с ним солнце. Он обернулся и, заметив, что я смотрю на него, улыбнулся. На щеках показались ямочки, которые всегда хочется зацеловать, ямочки ребенка, способного улыбаться, когда взрослые уже не в состоянии.

Мы оставались на месте в ожидании папы, но к обеду Бади сказал:

– Умираю с голоду. Пойду куплю что-нибудь, что у них, у этих сербов, продается. Никуда не уходите, хорошо?

Вернулся он с целым пакетом продуктов. Джундуб запрыгал, увидев купленную еду, от счастья обнимал меня так сильно, что у него дрожали руки. Мне не хотелось есть то, что купил Бади, а не папа, но я была такой голодной, что не заметила, как съела всю предложенную порцию халяльных сосисок.

– А это тебе, малыш, – сказал Бади, протянув Джундубу шоколадное яйцо. Кузнечик посмотрел на него так, словно бы Бади предложил ему отравленную конфету.

– Не нужно было так тратиться, – кротко сказала я, принимая угощение вместо брата. Я развернула обертку и, поделив яйцо на две половины, одну протянула Джундубу.

– Ничего, у меня есть деньги.

Бади замолк, будто сказал лишнее, и продолжил есть. Джундуб потянулся ко второй половине шоколадного яйца.

– Ты что, уже съел?

Кузнечик замотал головой, вытирая губы от шоколада. Я рассмеялась.

– Смотри, чтобы живот не заболел.

– От киндера еще никто не умирал, – улыбнулся Бади.

– Как хорошо, что вы здесь! – воскликнул папа, выглядывая из-за угла здания, словно бы прячась от нас. Иффа, почти все время проспавшая, еще более молчаливая, вдруг вскочила и подошла к отцу.

– Присядь, папа, – сказала она, кивая в мою сторону. Я тоже встала. Папа кое-как подошел к нашей самодельной постели и рухнул на нее. Он весь дрожал, и ноги его почти до колен были мокрыми.

– Подвернулась еще кое-какая работенка, – устало произнес папа. – Если честно, еле дошел до вас.

Его голос сорвался на последнем слове, и папа сильно закашлял.

– Я чуть вздремну, ладно? – не дожидаясь ответа, он лег на бок, подложив под голову сложенные ладони, совсем как ребенок, и тут же уснул. Папа проспал весь день, и, ожидая его пробуждения, порой накатывала паника: вот уже несколько суток мы не вылезали из своей норки, одни, в незнакомой стране, а папа был такой слабый, изнеможенный, будто бы даже не в своем уме!

Когда он проснулся, зимний закат уже озарял выцветшее небо. Папа протер глаза и потянулся. Тяжелая работа, – какая бы она ни была – оставила отпечаток на всем его внешнем виде: лицо было осунувшееся, почти пепельного цвета, одежда пахла потом и сырой землей, ногти на руках были сломаны, а те, что не сломались, были забиты грязью.

Как Бади и хотел, направляясь в сторону границы Сербии, мы прошли через площадь Теразие. Помимо памятника с очередным суровым князем на коне, на главной площади были рестораны, магазины, музеи и театры. Я пообещала себе, что однажды побываю там, не как беженка – как туристка и полноценный член общества. Здания на площади ничем не выделялись, и только гостиница со шпилями наверху и с зеленой крышей привлекала внимание.

На площади уже собралось много людей. Они толпились около сцены, где одиноко стояло оборудование, в ожидании какой-то музыкальной группы. Бади все же уговорил нас, и мы встали чуть поодаль от других, чтобы дождаться представления. Наконец, на площади началась суета, и толпа расступилась перед пятью Дедами Морозами, которые весело выкрикивали что-то на сербском. После подошла Фея в голубом блестящем платье и раздавала детям сладости в праздничных упаковках. Я видела, как Джундуб наблюдал за тем, как дети радостно возвращаются к родителям, хвастаясь подарками, и мне стало так жалко его, что в горле застрял ком, и слезы навернулись на глаза.

Я присела на корточки перед ним, взяв его за руки, и осторожно спросила:

– Хочешь, подойдем к Фее?

– Кто такая фея? – спросил Джундуб, кинув мимолетный взгляд на детей на площади.

– Это волшебница. Та девушка, которая дарит подарки. Хочешь подарок?

Джундуб поднял на меня светящиеся от радости глаза и быстро замотал головой.

– Хочу, очень хочу!

– Хорошо, – я улыбнулась, но сердце в груди забилось в смущении и страхе. – Пойдем.

Мы присоединились к толпе и слились с ней. Сначала на нас никто не обращал внимания, но, чем ближе мы подходили к Фее, тем больше заинтересованных, удивленных и настороженных глаз наблюдали за нами. Когда мы подошли к девушке, раздающей сладости, дети, стоящие рядом с ней, в недоумении отошли в сторону.

Оглядываясь назад, я понимаю, что не одежда делала нас изгоями в глазах других. Все дело было в наших лицах, в походке, наклоне головы: мы будто бы жалели самих себя, и оттого казались жалкими, неприкаянными.