Мо Янь - Сорок одна хлопушка

— Я знала, что ты можешь сказать такое, — сказала Хуан Фэйюнь, — но не надо забывать, что твоя сперма есть в хранилище спермы известных людей.

Зажигалкой в форме пистолета Старшóй Лань прикурил сигару и, возведя глаза к потолку, проговорил:

— Даже если такое было и я попался на удочку этих типов, они сказали, что у меня превосходные гены. Они тобой подосланы, что ли? Ты, видать, постаралась — раз уж так, ребёнок мог появиться, я пригласил лучшего домашнего учителя, лучших нянек, чтобы обучать его, заботиться о нём, чтобы он стал человеком больших способностей, а ты, не мудрствуя лукаво, стала женой коммерсанта.

— Нет, — отрезала Хуан Фэйюнь.

— Почему же? Почему ты не захотела выйти за меня?

Хуан Фэйюнь залилась слезами:

— Я знаю, что это бессмысленно, знаю, что ты — отъявленный хулиган, настоящий бес, что ты на всём умеешь сорвать банк — на законном и незаконном, знаю, что, выйдя замуж за такого человека, как ты, не умрёшь хорошей смертью, но я всё равно хочу замуж за тебя, каждую минуту думаю об этом, меня влечёт твой путь порока.

Старшóй Лань усмехнулся:

— Я однажды был женат, одному человеку уж навредил. Зачем тебе становиться вторым? Скажу тебе честно, я вообще не человек, я — жеребец, племенной жеребец, а племенной жеребец принадлежит всем кобылицам, он не может принадлежать одной. Когда племенной осеменит кобылицу, она должна тут же удалиться. Так что я не человек, ты тоже не хочешь становиться человеком, хочешь стать кобылицей, тебе и в голову не должна приходить такая вздорная мысль, как выйти за меня замуж.

Убитая горем Хуан Фэйюнь стала бить себя в грудь кулаками.

— Я — кобылица, кобылица, ко мне каждую ночь во сне приходит на случку племенной жеребец, который всё внутри раскурочивает… — причитала она, разрывая при этом одежду на груди и с треском разодрав дорогую юбку. Её руки беспрестанно добивались в этом деле успеха: раз-два, и клочки юбки слетели на пол, потом она сорвала бюстгальтер, трусики, в конце концов осталась обнажённой и принялась бегать по гостиной, крича: — Я — кобылица… Я — кобылица…

Крики за воротами храма разбудили меня, но безумные вопли Хуан Фэйюнь ещё звучали в ушах. Я тайком глянул на мудрейшего, мучительное выражение на его лице быстро сменилось безмятежностью. Я хотел было продолжить своё повествование, но услышал шум во дворе. Поднял голову, выглянул, а там на обочине остановился большой грузовик, гружённый пиломатериалами: тут и толстые доски, и крупный кругляк, а на высокой груде дерева — рабочие. Они принялись с грохотом сбрасывать всё это с машины. Раздался звонкий голосок мальчика, которого чуть не задело сброшенным с машины кругляком:

— Дяденьки, вы зачем этот лес сгружаете?

Один из грузчиков, детина в плетёной шляпе, отозвался:

— Быстро вали отсюда, пацан, а то зашибём, некому будет по сыночку плакать.

Мальчик спросил:

— Что же вы всё-таки делать будете?

С машины кто-то сказал:

— Быстро беги домой, скажи мамке, что сегодня вечером здесь будут пьесу играть.

— A-а, так вы собираетесь сцену строить, — обрадовался мальчик. — И что за пьеса?

Тут сверху соскользнула широченная сосновая доска, и с машины раздался испуганный крик:

— А ну катись отсюда, пацан!

Мальчик упрямо стоял на своём:

— Вы же не говорите, какую пьесу исполнять будут — как же я уйду?

— Хорошо, — сдались на машине, — сообщаю тебе, сегодня вечером будут исполнять «Записки о том, как мясной мальчик становится бессмертным», теперь сделай так, чтобы тебя здесь не было.

— Конечно, — откликнулся мальчик, — вы мне сказали, и теперь я исчезну.

— Вот ведь чудак парень, — сказали на машине.

И вниз быстро скатилось толстое бревно. Мальчонка отпрыгнул в сторону, бревно, словно живое существо, покатилось вслед за ним и у входа в храм остановилось. Брёвна и доски распространяли вокруг свежий аромат, словно несли весть из леса, которым когда-то были. Вдыхая свежий запах сосны, я вспомнил помост, сооружённый лет десять назад на мясокомбинате, и душу наполнили печальные воспоминания о прошлом. Бедняга отец сделал помост курилкой, где размышлял в одиночестве, тупо просиживая там каждый день большую часть времени, а делами предприятия почти не занимался.

Вечером, за месяц до кончины жены Лао Ланя, мудрейший, отец и мать — он наверху, она внизу — развернули на помосте следующий диалог.

Мать:

— Спускайся.

Отец (бросая непотушенный окурок):

— Не могу.

Мать:

— Если кишка не тонка, то и торчи там до самой смерти и не спускайся никогда.

Отец:

— Могу так и сделать.

Мать:

— Ну и сукин же ты сын будешь, если спустишься.

Отец:

— Не спущусь.

Хотя Лао Лань строго запретил распространяться об этом, слухи о том, что отец поклялся никогда не спускаться с помоста, понемногу расползлись по всему предприятию. Мать в то время была страшно перепугана — то в сердцах чашки расколотит, то слёзы льёт перед зеркалом. Мы с сестрёнкой по этому делу ничуть не переживали, даже (ну, просто совестно, мудрейший) находили в этом и нечто забавное, и отчасти предмет гордости. Наш папа, наконец-то, начал проявлять свой независимый стиль поведения.

Отец поклялся не слезать с помоста, но про то, что и есть не будет, не упоминал. Так что еду три раза в день носили ему мы с сестрёнкой. Было несколько странное ощущение, когда мы принесли еду в первый раз, но потом мы быстро привыкли. Отец восседал на помосте очень удобно и с невозмутимым лицом равнодушно приветствовал нас. Нам очень хотелось поесть на помосте вместе с ним, однако он всегда очень вежливо, но настойчиво прогонял нас. Чтобы он поел, пока не остыло, мы нехотя спускались с помоста. Каждый раз принося еду, мы забирали посуду с прошлого раза. Все плошки и чашки были чистые, и их почти не нужно было мыть. Я догадался, что отец вылизывал посуду языком. Я невольно представил себе, как отец делает это, высунув язык. Там у него наверху времени много, вот он и вылизывал посуду, а это тоже, считай, работа.

Чтобы решить вопрос с продуктами его жизнедеятельности, мы принесли отцу два резиновых ведра. Так что, помимо доставки ему еды, мы взяли на себя и удаление его испражнений. Когда мы с сестрёнкой с трудом волокли на помост эти поганые вёдра, отец всё время смотрел вниз, и по лицу было видно, как ему ужасно не по себе. Он предложил мне добыть верёвку, привязать к ней железный крюк, и таким образом стало бы возможным спускать вниз вёдра с нечистотами, поднимать наверх корзинки с едой и избавить нас от труда забираться и спускаться. Когда я упомянул об этой задумке отца Лао Ланю, тот расхохотался. А отсмеявшись, сказал:

— Это дело в основном касается вашей семьи, поговори с матерью.